Kitty Sanders: Протест у украинского посольства

Сделала, наконец, то, что планировала.
Собрала людей, подготовила петицию, провели акцию протеста у украинского посольства, на днях будем рассылать петицию в МИДы ряда стран Латины — в Чили, Бразилию, Мексику и Колумбию в первую очередь, конечно. Сейчас собираем подписи, хочу чтобы подписали пара випов, с которыми я приятельствую, и несколько перонистов по возможности. Параллельно буду по линии ООН пробиваться, но они во-первых очень медлительные, а во-вторых, я работала в основном с женщинами, страдающими от насилия, и контакты небольшие имею там, это немного не тот профиль.
Привлекли внимание СМИ. В следующий раз будем привлекать гораздо сильнее; также не исключаю, что поеду в одну из окрестных стран, проводить протесты там.

Сразу хочу вот что сказать. Комментарии про то, что все бесполезно, оставьте при себе — в латинской прессе, особенно в паре стран регулярного проживания, информацию о Майдане подняла во многом я, посредством рассылки информации, ссылок и боя в колокола через всех знамомых журналистов, когда местные еще не знали, что в Украине вообще что-то зреет. Мои навыки и умения, пока не очень большие, позволяют мне действовать на расстоянии, через СМИ и международные инстанции вполне эффективно.

Я собираюсь постепенно раскручивать украинский вопрос в СМИ и привлекать внимание правозащиты и международных организаций к ней, а также доставать МИДы ключевых в регионе стран, чтобы добиться от них если не ужесточения риторики, то хотя бы нежелания тесно сотрудничать с Януковичем и поощрять его. Также планирую несколько акций протеста в разных странах, если не получится поехать — буду курировать на расстоянии, народ в общем подготавливаю. Свою позицию по Украине я озвучивала много раз — я не проповедую ее ассоциирование с ЕС или тем более вступление в ТС, но поддерживаю протестующих в их желании сбросить диктатуру Януковича, отправить правительство в отставку и провести досрочные выборы, а также освободить политзеков и отменить репрессивные законы. Если у вас есть очередное Важное Мнение про то, что репрессивных законов там нет, беркут херои, все нормально и тд — писать это тоже не обязательно, я и так знаю, что вы тупое урло, готовое за пайку стучать, облизывать сапог, терпеть унижения и бить тех, на кого вам указала власть.
Кто именно протестует на Майдане или на Грушевского — националисты, либералы, социал-демократы — вопрос десятый, протестующие как правило лучше власти по самому факту нахождения вне ее. Власть особенно в постсоветских условиях, не ограниченная сотнями законов и сруток, не связанная и не ослабленная, это зло. Злом она перестает быть когда осознает свою онтологическую мерзость и стремится себя ограничить. Такая система взглядов называется правой — я выступаю за ослабленное государство, открытый рынок и развитый бизнес. Поэтому я никак не могу радоваться ассоциированию Украины с ЕС — Евросоюз это левацкая и довольно жесткая структура, применительно к которой «открытый рынок» звучит как анекдот. Однако я уважаю решение украинцев — пусть будет так, как они решат. Хотят в ЕС — что ж, их воля.
Янукович, беркуты и вообще весь властный сброд в Украине стремятся к экспансии и диктатуре. Нормальный правитель, видя, что он опозорился, уходит с поста, либо назначает референдум, чтобы услышать и зафиксировать волю народа. Украинская власть пошла по типично фашистскому пути — усиливать социалистические элементы в государстве, кормить стадо «сторонников власти», запрещать свободу слова и т.д. Диалог с Януковичем стал невозможен уже давно — в худшем случае он должен бежать из страны, в лучшем — сидеть, как Мубарак, и дожидаться приговора.
Наиболее разумным вариантом для Украины был бы, конечно, нормальный правый путь, с урезанием раза в 2-3 силовых ведомств, введением жесткого конституционного ограничения правительства, президента и премьера, урезанием дикой какой-то совершенно социалки (представляю, как там воруют) и хотя бы частичной ликвидацией протекционизма, а также открытием рынка.

Теперь о самом пикете.
Ситуация с протестами изрядно напомнила Россию в состоянии «еще не, но уже да», это 2006й примерно год — пресс уже начался, но пока не достиг глобального масштаба и не стал систематическим. Ментов на митинге было больше, чем нас. Сначала было две машины, когда наши оппоненты увидели, что это не одиночный пикет, засуетились и пригнали такое количество полиции, что со стороны, наверное, казалось — в консульстве засели хорошо вооруженные бандиты, которых надо оттуда выкуривать. Вдоль всего забора стояла цепь полицейских

Этого оказалось мало — за спинами операторов постоянно ходила пара настороженных ментов, постоянно говорящих по рации. Потом они вообще заблокировали улицу с обеих сторон и попросили подписать протокол, в котором была изложена суть мероприятия, свидетельство, что это мирный протест и подобная муть

Копы постоянно ездили вокруг на машинах, перегруппировывались, а когда я начала толкать речь — вообще внезапно подогнали пять мотоциклетов с пулеметами, два слева и три справа и позади операторов, чем сильно сбили с толку и скомкали мой эпохальный спич. Полагаю, украинцы простят мне обращение от их лица — думаю, что некоторое право я таки имею, потому что уже давно активно выступаю за свободную Украину, некоторое время жила там году в 2006м, и даже выучивала язык (сейчас, впрочем, забыла — писать еще кое-как могу, а вот говорить уже нет).

Поскольку большинство из присутствующих были альтернативных политических взглядов — мы долго составляли список компромиссных требований, чтобы его озвучить и никого не обидеть. Поначалу они вообще не хотели подписывать петицию без пункта «запретить ВО Свобода и перекрыть националистам право участвовать в выборах». Я сама совершенно не сторонница наци… Но я знаю рядовых украинских националистов — людей совершенно вменяемых, причем это они вступили в бои с беркутом; кроме того, демократию нельзя начинать с запрета участвовать в выборах. На них могут баллотироваться все — нацисты, коммунисты, либералы, социал-демократы, правые, левые, зеленые. Пусть люди решают.
В общем, список получился немного меньше, чем я хотела изначально, и иначе сформулированным, потому смотрю в бумажку + как раз в тот момент начали мелькать менты на мотоциклах, целое стадо — тоже сильно отвлекали.
В итоге машина, блокировавшая улицу, подъехала к нам, помогать коллегам — вдруг мы кинемся грудью на цепь ментов, а заменило ее вот это зрелище у меня за спиной

Научила местных кричать «геть, Янукович» — «Янукович, геть», что более грамматически верно, им сложно произносить, получается что-то типа «шанукофеч хет», а вот при перестановке слов свершилось Чудо — вполне пристойно кричали.

Немного фотографий с инстаграма.

На пикет пришла революционная собака

Помещение петиции в ящик консульства.

Веласко Альварадо и Альберто Фухимори – два лица перуанской независимости

Перу – одна из самых интересных стран Латинской Америки. Ее жители этим фактом гордятся и аргументируют им свой брутальный национализм, который иногда доходит до смешного – в последнее время Перу стала реально рассадником НС-идей в регионе, а социологи стали регулярно заносить ее в список стран, опасных для посещения иностранцами. Многие перуанцы очень гордятся своей историей, своим происхождением, и считают, что у Перу есть особый путь развития, что не раз подводило их в конкуренции с другими странами, выбравшими более классические методы самореализации.

У такого мировоззрения есть множество минусов – Перу постоянно чувствует себя обиженной и требует каких-либо мер для устранения “несправедливости”. Она судится с Чили, постоянно требует сильной руки и позволяет популистам, вроде нынешнего президента Ойянты Умалы, играть на этих “воспаленных” чувствах. В результате страна топчется на месте и самим своим поведением подчеркивает унизительный статус какой-то “недоколонии”. Разумеется, это не так. Перу давно является независимой страной с большими перспективами, и наибольший вклад в национальное строительство внесли радикально противоположные президенты – Хуан Веласко Альварадо и Альберто Фухимори.

В 1968 году, когда в Перу был сильный кризис, военная хунта во главе с генералом Хуаном Веласко Альварадо свергла президента Белаунде Терри и взяла власть в свои руки. Все шло по классическому сценарию – главы ВВС, ВМФ и сухопутных войск поделили между собой министерские посты, действие парламента приостанавливалось, вводилась диктатура… Но диктатура эта была левой, но с чрезвычайно сильным националистическим уклоном и стремлением вытащить в политическое поле индейцев кечуа. Для этого, кстати, Веласко объявил язык кечуа вторым государственным и предоставил нативам облегченную возможность участвовать в общественной жизни страны через систему СМИ. Было введено образование на языке кечуя – кстати, оно становилось всеобщим, бесплатным и обязательным. Бесплатной и всеобщей становилась и медицина. Женщинам гарантировались равные права с мужчинами.

Хунта проводила широкомасштабные национализации. Она национализировала целые сегменты экономики, увязав компании в монопольные государственные корпорации, такие как PescaPeru, MineroPeru, Petroperú, ElectroPeru, Compañia Peruana de Telefonos (CPT), EntelPeru, Correos del Peru и т.д.

В 1969-м году правительство национализировало основные банки страны, и ограничило участие иностранного капитала в них максимальными 25%. Что касается частных предприятий, не тронутых национализациями – хунта не выступала против иностранного капитала и частной собственности, но считала, что иностранный капитал должен быть миноритарным относительно национального. Разумеется, это сильно повредило репутации страны за рубежом, вызвало отток инвестиций и привело в итоге к стагнации в экономике.

Важно отметить роль аграрной реформы, проведенной правительством в 1969-м году. В тогдашней Перу 0.5% всех землевладельцев имели в собственности около 75% сельскохозяйственных земель. Реформа Хуана Веласко Альварадо нанесла тяжелый удар по традиционным перуанским финансовым элитам. На экспроприированных землях создавались крестьянские кооперативы. Дополнительно хунта объявила “все воды без какого-либо исключения” собственностью государства, в результате чего лишила латифундистов возможности “зажимать” воду для кооперативов.

Внешняя политика хунты была довольно рациональной и осторожной. Правительство наладило отношения с СССР и Кубой – но не пошло дальше. Участвовать в революционных преобразованих или каких-либо действиях за пределами Перу оно отказывалось, а в ответ на предложения с обеих сторон отвечало программными статьями, в которых упорно повторяло: “Нет капитализму, нет социализму”. Единственным исключением была Чили. После прихода к власти военной хунты во главе с Аугусто Пиночетом, отношения между странами резко охладели – настолько, что сам Пиночет отмечал угрозу войны с Перу, и ее вероятный негативный исход для Чили. Если бы Перу напала на нас в 73-м году, – говорил он, – то ее войска быстро добрались бы до Копьяпо. Пиночет собирался разработать план превентивного удара по Перу, однако его соратник, генерал ВВС Маттеи, отец нынешней кандидатки в президенты от правых, категорически отвергал эту идею, и гарантировал, что “перуанцы разгромят чилийские ВВС в первые пять минут сражения”. Со своей стороны Веласко тоже не горел желанием атаковать сложную для завоевания и неплохо вооруженную Чили, и ограничился только воинственной риторикой в стиле: “Если чилийцы не прекратят это дерьмо, то завтра я буду завтракать в Сантьяго”.

Все это сопровождалось очень жесткой цензурой – правые силы были полностью выключены из общественной жизни, в СМИ пропускались только “одобренные” левые материалы, радио и ТВ преимущественно были заполнены правительственной пропагандой, проправительственными левыми и индихенистами. Правые СМИ экспроприировали, а владельцев высылали за границу. Это привело к созданию мощной подпольной правой сети, в которую вошли многие члены военной группировки, осуществившей переворот. Генералы не собирались проводить настолько жесткую политику – их целью было свержение коррумпированного режима и аграрная реформа, но никак не брутальная цензура и национализация всего подряд, в результате которой страна начала дымиться от перенапряжения.

Дошло до того, что президента начала осуждать церковь – за антигуманную политику, введение чрезвычайного положения и вмешательство государства в личную жизнь граждан. Правительство нахватало долгов, сильно истощило рыбные ресурсы, распугало инвесторов, а после активизации Эль Ниньо ситуация стала совсем уж депрессивной. Правое крыло внутри хунты и в монопольной корпоративной системе крепло, и в 1975 году Хуана Веласко Альварадо попросту сместили свои же офицеры, поставившие во главе государства Франсиско Бермудеса, который при прежнем лидере был министром финансов, а затем – министром обороны и премьер-министром.

Бермудес был правоватым сторонником “третьего пути”, пытался балансировать между “приоткрыванием рынка” и национал-популистской риторикой, но в итоге такая половинчатая политика только усугубила ситуацию. В 1980-м году в стране прошли выборы. По иронии судьбы их выиграл свергнуый хунтой Белаунде Терри.

Повернуть все вспять традиционным перуанским элитам бы не удалось – нативы были интегрированы в общество, система образования изменилась, а “отжать” землю и собственность в полном объеме тоже не представлялось возможным. Перед страной стояла задача грамотно использовать возможности, которые предоставил ей экстремальный режим Революционного правительства вооруженных сил. Возможности эти были бездарно растрачены в следующие десять лет. Президентство Алана Переса Гарсия было феноменально неудачным. В результате его бестолковых действий уровень бедности в стране вырос с 41.6% до 55%, членство Перу в МВФ и Всемирном торговом банке было приостановлено, инфляция зашкаливала, а треть территории страны находилась под контролем боевиков из Сендеро Луминосо и Ревдвижения Тупака Амару. Киднэппинг, убийства, грабежи и избиения людей были нормой; в конце 80х ультралевые даже напали на советское посольство с целью “наказать СССР за предательство международного рабочего движения и поставки оружия в Перу”. Отношения между СССР и Перу и правда были очень теплые – в 1975 году Перу вышла на четвертое место в регионе по обороту внешней торговли с СССР. Помимо левых террористов в стране действовали и правые, промышлявшие грабежами и избиениями всех несогласных, которых они сходу записывали в “коммунисты” и “враги отечества”.

Гарсиа был не единственным виновником сложившейся ситуации – за двадцать лет “до-фухимористских” правительств из Перу выехало в качестве беженцев около миллиона человек и эмигрировали еще семьсот тысяч; исследователи приводят цифры в тридцать тысяч погибших в результате терактов, и сумму в 30 млрд. долларов ущерба.

Этнический японец Альберто Фухимори пришел к власти в консервативной националистической Перу на волне усталости и разочарования людей в традиционных перуанских партиях – коррумпированных, элитаристских и вороватых. Он продумал концепцию нового политического движения, которое, как он сам говорил, должно было базироваться на идеях труда, честности и развития технологий. Разработав за год политическую платформу, он основал движение “Перемена-90”. Фухимори, в отличие от высокомерных кандидатов от традиционных партий, ездил на своем знаменитом агитационном тракторе по всей стране, даже в регионы, бывшие под контролем боевиков, просвещал, вдохновлял и поднимал людей. Он выступал с лозунгами решения проблемы терроризма, расизма и дискриминации, искоренения бедности, поддержки малого и среднего бизнеса, общественной солидарности и взаимопомощи и общенационального объединения. “Демагогия кончается там, где начинается реальность” – постоянно повторял он, и люди, жившие в бедной провинции, подконтрольной ультралевым террористам, в глаза не видевшие настоящих политиков из столицы, ему верили.

Сегодня Фухимори принято относить к классическим неолибералам проамериканского образца, чуть не пиночетовского типа. Фухимори даже прозвали “Чиночетом” в левой прессе. Это не так. Реальным неолибералом весьма радикального вида был оппонент Фухимори Марио Варгас Льоса. Он делал ставку на классические правоконсервативные силы страны – крупный бизнес и церковь. В его распоряжении было телевидение и СМИ, он был фаворитом “двенадцати апостолов” – так называли двенадцать богатейших олигархов в стране. Его программа заключалась в проведении массовых приватизаций, отказе от социальной помощи, полной ликвидации госсектора и буквально карикатурном введении в игру “невидимой руки рынка”. Фухимори с его трактором, “трудом, честностью и технологией” никто не воспринимал всерьез, пока он не вышел во второй тур президентской гонки, спутав все карты Льосе, который “должен был” победить в первом туре. Льоса немедленно сменил риторику – от “шоковой терапии” перешел на “помощь малоимущим”. Его штаб печатал и разбрасывал тысячами листовки, в которых сообщалось, что Фухимори насиловал несовершеннолетних, а кроме того он “расово неполноценный”. Люди Льосы рассказывали про то, что у “эль чино” (“китайца”) нет ни капли перуанской крови, что он предаст Перу и т.д. Это не помогло – Фухимори выиграл выборы, переманив на свою сторону не только вменяемых правых, но и умеренных левых. Льоса же после выборов продемонстрировал, чего стоили патриотические речи про “перуанскую кровь”: в гневе он улетел в Париж, откуда постоянно призывал подвергнуть Перу изоляции и не способствовать укреплению режима Фухимори.

Свое правление “эль чино” начал с того, что сместил командующих вооруженными силами, заменив их не замешанными в коррупционные схемы проверенными кадрами. Затем он начал чистить раздувшийся бюрократизированный госаппарат, потреблявший огромное количество ресурсов. Он дал время на самостоятельное увольнение тем чиновникам, которые брали взятки или были вхожи в криминальные структуры. Таким “добровольцам” выплачивалась компенсация. Остальные изгонялись громко, публично и с позором. Так, президент полностью разрушил кастово-наследственную структуру перуанского МИД, уволив 114 дипломатов и разогнав лишний персонал.

Экономически он сделал ставку на приватизации большого числа государственных “монстров”-корпораций, в том числе традиционно государственных; поддержку малого бизнеса и фермерства, жесткую налоговую политику (при Фухимори за уклонение от налогов стали сажать в тюрьму). Приватизация проходила прозрачно, под наблюдением СМИ, при условии, что иностранцы не могут приобретать более 49% акций. Держатели акций могли беспрепятственно вывозить прибыль и вкладывать ее по собственному усмотрению – Фухимори стремился создать в стране благоприятный климат для добровольного ведения бизнеса. В руках государства также полностью оставалась оборонка. Была проведена денежная реформа и “отпущены” цены, снят контроль за валютой, созданы благоприятные инвестиционные условия. Важным шагом нового правительство была ликвидация громоздкого центрального внешнеторгового ведомства и системы торгпредставительств за рубежом – они урезались и переходили в ведомство МИД, становясь отделами при посольствах.

Эта политика, хотя она и была достаточно взвешенной, получила название “фухи-шока” и первоначально привела к сильному повышению цен и росту недовольства людей, несмотря на поднятую в четыре раза минимальную зарплату. Кредиторы, обещавшие стране помощь, не спешили действовать; подвела даже Япония, на которую Фухимори делал сильную ставку в своих планах.

Внутриполитический курс президента был направлен на подавление террористических группировок, возвращение полного контроля над страной, повышение эффективности и улучшение инфраструктуры и расширение социальной сферы. Серьезные вложения в социалку и помощь людям, живущим за чертой нищеты, а также развитие системы образования, весьма сильно отличали режим Фухимори от чистых неолиберальных режимов по соседству. Еще одной отличительной особенностью политики Фухимори была подчеркнутая самостоятельность. Он не особенно хотел зависеть от США, и регулярно пытался привлечь на перуанский рынок ЕС, Японию и Россию. В 1997-м Перу, к неудовольствию США, приобрела у Беларуси партию МиГов, а в 1998-м Россия наконец продала стране несколько самолетов и деталей к ним. В том же 1998м произошел аномальный всплеск в развитии паруано-российских торговых отношений – оборот товаров и услуг резко вырос более чем в пять раз. Это было обусловлено тем, что Перу выбралась из некрупного, но болезненного кризиса 97го года, вызванного мощной фазой Эль Ниньо и финансовым кризисом в Юго-Восточной Азии. Кроме того, в 98-м Россия наконец начала активно продавать Перу спецтехнику и активизировала сотрудничество в сфере грузопассажирских перевозок. Япония при Фухимори стала основным торговым партнером в азиатском регионе; товарооборот между странами достиг почти 1 млрд. долларов к 2000-му году.

Перу последовательно выступала как сторонник кубинской интеграции в мировое сообщество и выступала против антикубинских резолюций США. Фухимори вполне резонно считал, что открытый рынок и доступность новых товаров и услуг быстрее покончат с кубинским режимом и нарушениями прав граждан, чем экономический прессинг и международные угрозы.

Все его действия, однако, вызывали довольно истерическую и капризную реакцию у парламентской оппозиции – как слева, так и справа. Раздраженные “разрушительными” и нетрадиционными действиями “эль чино”, старые перуанские элиты массово голосовали против всех его начинаний и каждый раз, проваливая очередной президентский проект, громогласно спрашивали: “Ну и что этот выскочка сделал для страны?”. В итоге в 1992 году Фухимори провел autogolpe – “самопереворот”. В ночь с 4 на 5 апреля у дверей депутатов и сенаторов были поставлены военные и полицейские посты, продержавшие их несколько суток в изоляции. В ходе “самопереворота” были распущены Конгресс, Верховный суд и приостановлено действие Конституции. В стране ввели прямое президентское правление. Была проведена реформа Конституции, урезан госаппарат, налажено четкое исполнение законов. Итогом переворота Фухимори стали следующие показатели: ВВП увеличился на 7.1% и стал самым высоким в Латине, а к 1994-му году он стал самым высоким в мире, увеличившись на 13.6%. Инфляция уменьшилась и стала самой низкой за последние 22 года – еще в 1990-м году она составляла 7650%. Приток иностранных инвестиций вырос в пять раз. Безработица уменьшилась вдвое, уровень бедности снизился на 9%, пенсии и минимальная зарплата выросли в четыре раза. Для наиболее отсталых регионов страны была разработана программа повышения уровня жизни и социальной помощи. Были пойманы и осуждены 14.5 тысяч боевиков, арестованы их лидеры – например, был схвачен Абимаэль Гусман. Общий объем задолженности страны снизился с 33.5 до 18.5 млрд. долларов. Улучшилась система образования, в которую фухимористы вкладывали большие деньги. Важнейшим пунктом программы правительства Фухимори было принятие концепции планирования семьи, направленной на снижение рождаемости – в противовес тем же “классическим неолибералам Латины”, вроде чилийцев или стронистов, для которых сама постановка вопроса о “снижении рождаемости” уже была греховной и неправильной. Первый срок правления Фухимори наилучшим образом был охарактеризован в журнале Newsweek за апрель 1994 года: “Фухимори за пять лет сделал больше, чем десять его предшественников за пятьдесят лет”.

На выборах 1995-го года оппозиция проиграла фухимористам, несмотря на то, что от нее был выдвинут Х. Перес де Куэльяр, человек с белоснежной репутацией и очень высоким международным авторитетом. Действующего президента поддерживало новое бизнес-поколение, студенты, городской средний класс, крестьяне и бедняки, чей уровень жизни при Фухимори по крайней мере поднялся выше откровенной нищеты и голода. Против него выступала церковь и клерикалы, старые национальные элиты, интеллигенция и оппозиционно настроенные горожане миддл-класса.

На протяжении второго срока Альберто Фухимори продолжал свою политику, наращивая сотрудничество с силовиками и усиливая авторитарные тенденции. Это отчасти объясняется тем, что супруга президента инициировала развод с ним, попутно вынеся на всеобщее обозрение семейное “грязное белье” и основав собственное политическое движение. Классифицировав это как предательство, Фухимори сильно замкнулся и стал доверять только близкому кругу назначенцев, среди которых был печально известный Владимир Монтесинос, развернувший под носом у президента колоссальную коррупционную сеть, пользуясь его доверием. Монтесинос в конечном итоге окончательно изолировал Фухимори, оформил своеобразный “тандем” и привел его к краху.

В борьбе с террором стали использоваться противозаконные методы – поощрение самосудов и создание парамилитари-организаций, которые периодически выдавали убитых крестьян за ликвидированных террористов. Фухимори, разумеется, и близко не подошел к стилю колумбийцев или аргентинцев, создававших для борьбы с левыми боевиками целые армии ультраправых герильерос с широкими полномочиями; однако факты остаются фактами – при Фухимори, особенно после 95-го года, были перегибы в борьбе с террором. Несмотря на это, Фухимори одержал впечатляющую победу над ультралевыми; наиболее ярким эпизодом “войны с террором” было освобождение заложников из японского посольства, захваченного бойцами Ревдвижения Тупака Амару.
Любопытно отметить, что перуанская пресса очень часто становилась на сторону террористов и подавала их как “борцов за свободу”, что в общих чертах похоже на про-ичкерийскую истерику в российских СМИ 90-х годов. Однако Фухимори никогда не пытался ограничить свободу прессы и постоянно подчеркивал ее важность, хотя и сетовал на то, что там очень много “болтунов”, которые сами не понимают, что пишут.
Интересно, что массовая травля Фухимори в мировых и национальных СМИ началась именно после разгрома ультралевых террористических группировок.

Альберто Фухимори принадлежит к новому поколению правых лидеров Латины – противников массовых репрессий и ограничений гражданских свобод, идущих вразрез со старыми коррумпированными элитами и церковью. Он создал эффективно работавшую систему и во многом вытащил страну из пропасти – что, конечно, не оправдывает авторитарных мер и создания коррупционного союза правительства и силовиков, в конечном итоге приведшего к бесславному краху одного из самых эффективных и выдающихся президентов Перу. Сегодня дело отца продолжает его дочь Кейко, которая баллотировалась на выборах 2011-го года и уступила буквально 2-3 % голосов нынешнему президенту Ойянте Умала. Интересно, что старый недруг Фухимори, “праволиберал” Марио Варгас Льоса до сих пор ненавидит эту фамилию – он призывал голосовать за Умалу как за “меньшее зло”.

Фухимори, при всей его неоднозначности, стал символом независимой Перу – резко превратившейся из нищей, отсталой и зависимой страны в крепкое регионально значимое государство, с которым принято считаться.
Как ни парадоксально, Фухимори во многом выступил в роли революционного лидера. Оба лидера – Веласко Альварадо и Альберто Фухимори, воплощая противоположные экономические модели, очень сильно прижали местные традиционные элиты и поспособствовали качественному изменению Перу и закрепили ее независимость и суверенитет. Фухимори же, кроме все прочего, высоко поднял престиж страны и заставил мировое сообщество по-новому взглянуть на нее. Он изменил традиционно “отсталый” и негативный имидж Перу и поднял уровень жизни так высоко, что его многочисленные сторонники, голосовавшие за Кейко, до сих пор называют правление Фухимори “золотым веком”.

Взгляд справа на ЛГБТ-проблематику

Вопрос о правах секс-меньшинств внезапно приобрел невероятную остроту, связанную как с усилением репрессивных тенденций в России, так и противоположных, раскрепощающих, в Европе, США и Латинской Америке, где недавно президент Аргентины утвердила закон о равенстве традиционных и гомосексуальных браков. По ряду причин подобные противоположные тенденции усилиями недобросовестных или просто узко мыслящих людей превратились соответственно в “правые” и “левые”. Подобную точку зрения не раз озвучивали wannabe-правые из Европы, принадлежащие к околофашистским кругам, религиозные фундаменталисты в США и Аргентине и т.д. В действительности, на наш взгляд, разделение этих тенденций на правые и левые неправомочно. Дело в том, что “правизна” и “левизна” сами по себе подразумевают высокий уровень гражданственности, существующий в обществе и предполагающий наличие самостоятельно выработанных свободных этических взглядов у разных членов этого общества.

Гомосексуализм – явление достаточно старое. Казалось бы, времени на выработку самостоятельного отношения к нему и привыкания к тому, что люди с нестандартными сексуальными предпочтениями существуют, было с избытком. Однако многие, мы бы даже сказали – большинство, демонстрируют удивительно мифологическое, даже в некотором роде папуасское, магическое отношение к этому явлению, причем даже не скрывают этого. Например, классическое “к ним противно прикасаться”, “кто пожмет руку – тот петух” и прочие замечательные образчики из жизни диких племен. В действительности, правые, как люди, которые постулируют неприкосновенность частной жизни, к секс-меньшинствам должны относиться равнодушно. С точки зрения классического правого мировоззрения все, что можно им предъявить – это избыточную публичную демонстрацию, которая ведет в конечном итоге к размыванию института privacy. Это необходимо пояснить. Для начала необходимо понять следующую вещь: в современную эпоху – постмодерновую, цифровую, информационную – публичность есть политичность. Любой публичный акт приобретает статус политического акта. Любое общее дело, совершенное в публичном пространстве, рассматривается как имеющее “второй план”, некий скрытый задний фон, который собственно и определил необходимость такого действия. Флэшмобы – классический пример. То, что в доцифровую эпоху – скажем, в США 70х годов или в СССР того же времени, вызвало бы максимум небольшое недоумение или улыбки у прохожих, сегодня рассматривается как политическое дейстие, обычно протестного характера.

Сексуальность, вынесенная в публичную сферу, естественным образом тоже приобретает статус политического акта. Но если флэшмобы и протестные акции направлены на изменение публичной сферы, то сексуальная демонстрация направлена на изменение статуса сферы интимной, которая традиционно была скрыта и считалась одним из столпов приватности. Вынесение ее наружу, в публичное пространство, тем самым снимает с интимной стороны жизни статус приватности, вследствие чего возникает вопрос: “Если это не приватно, то что вообще приватно?”. Т.е. если позволено выносить наружу интимную сторону жизни, то уж требовать принудительной публикации в СМИ личных данных и финансовых отчетов – вообще “нормально”. Если приватность не приватна, то ничто не приватно. Этот момент чрезвычайно важен: здесь происходит та невидимая на первый взгляд смычка сексуальных меньшинств с левыми политическими движениями, требующими десакрализации приватности и своеобразного “экзистенциального обобществления”, с дальнейшим буквальным обобществлением, очевидно. А точнее – не сама смычка, а оседлание левыми стратегами ЛГБТ-проблематики. Вовсе не сам факт гомосексуальности или поддержки прав меньшинств на публичные акции делает человека левым; ведь действительно, если Рейган не любил брокколи, а Пиночет отрицал разводы, то поедание брокколи или приверженность идее легализации разводов никоим образом не могут квалифицировать человека как “левого”. Определять политическую, экономическую и социальную программу через один признак, равно как и подгонять под какой-то признак целый комплекс взглядов – большая глупость и сектантство, к сожалению, часто используемые недобросовестными популистами и грязными политиками. Кроме того, если изучить вопрос, то окажется, что гей-парады проводились на Западе еще в 70е, т.е. во времена вполне консервативные. И после 70х у власти находились тоже консерваторы, и ни одна западная страна пока не вымерла, кажется. Однако же мы ни разу не встречали реально “политических” обвинений в адрес гей-парадов, подобных рассмотренному выше. Все, что мы слышали, заключалось в бессвязных репликах о том, что кто-то насилует и разлагает детей, о пропаганде, которую нельзя допустить, а также о том, что их нужно запретить, потому как они приводят к вымиранию наций. Признаться, мы никогда не слышали о нации, вымершей строго из-за гомосексуализма. Очевидно, что претензии эти находятся на уровне обычного школьника из провинциального городка, который в силу слабого развития и повышенной религиозности запуган крушением цивилизации от рук меньшинств.

В действительности “пропаганда” каких-либо “аморальных” вещей (например, в 90е в России был очень популярный мем о “пропаганде проституции и разврата” – хороший такой, советский, прямиком из узколобых 70х прибывший) возможна только в одном формате – когда вы в прайм-тайм, или же на билборде в центре города, видите конкретную рекламу эскорт-агенства с пометкой “без ограничения по возрасту” или порнофильм с геями. Это в принципе можно квалифицировать как превышающую допустимые рамки рекламы акцию. Все остальное – порножурналы, палп фикшн про секс и насилие, фильмы – под такую квалификацию попасть не могут, поскольку они снимаются и пишутся для определенной аудитории, продаются с определенного возраста, и любой запрет на их производство называется цензурой, которая запрещена во всех приличных странах. Запретительное вмешательство государства в область культуры абсолютно недопустимо. Говоря проще, пусть лучше билборды с порнухой висят, чем будет цензура – билборды снимут вскоре после большого количества жалоб и аварий, а цензура обычно устраняется только вместе с государством. Гей-парад не есть пропаганда сексменьшинств; те, кто квалифицируют не-гетеросексуальную ориентацию как “болезнь” уж всяко должны это понимать – нет никакого смысла в пропаганде болезни, главным образом потому, что на нее никто не купится. Прежде всего парад есть реализация группой граждан права на свободу собраний. И вот здесь происходит основной конфликт, который многими квалифицируется как конфликт между “правыми” и “левыми”. Одни говорят, что подавление свободы собраний по признаку ориентации допустимо, другие – что нет. Если мы рассмотрим беспристрастно десять, двадцать, сто геев, то увидим, что никакой реальной угрозы, подобной угрозе от исламистов, от них не исходит. Нет никаких данных о геях-террористах или лесбиянках, убивающих мужчин, или транссексуалах, захватывающих заложников. Единственное известное нам гей-движение, которое себя определяло как условно-террористическое – это португальские MAHR (Movimento de Acção Homossexual Revolucionária), давшие о себе знать после ухода со сцены Салазара, при котором гомосексуализм во всех видах был уголовно наказуемым преступлением. Впрочем, в первую очередь они себя видели революционными неомарксистами, а гомосексуализм был скорее формой революционной стратегии.

И здесь необходимо понять весьма любопытную вещь. Требования ограничить права части граждан, не представляющих собой явной угрозы и не совершающих противоправных действий, на основании настроений государственного аппарата, якобы выражающего “традиционные моральные взгляды народа” – это не признак левого или правого мышления. Это признак мышления феодального. С отмиранием феодального строя стало формироваться понятие гражданственности, которое получило развитие в виде теории правового государства, концепции прав человека и т.д. Общая концепция гражданственности сводится к тому, что перед законом все граждане государства равны, и ограничение прав может иметь место только в том случае, если конкретный гражданин нарушил закон. Законы при этом не могут противоречить базовым правам человека, т.е. у государства не должно быть отмазки вида “а у нас такой закон, что нельзя носить очки, вот мы и расстреливаем всех в очках, а так-то права соблюдаем”. Право на свободу собраний – базовое, потому запрещено быть не может. Таков гражданский подход, в рамках которого уже действуют правый и левый дискурсы. Требование же запрета на основании смутных и невнятных формулировок вроде “вымирания нации” или “противоречия духовным скрепам” – чистейший магический постфеодализм. Уже не отдельный “хозяин”, а государство – “абсолютный суверен” – сказало, что некое явление есть зло, потому что от него страдает “тело народа”, это очень важно – магическое наделение населения некой “коллективной душой”. Затем суверен, используя самые широкие средства, концентрирует недовольство граждан собой на группе населения, предназначенной для забоя – ей придается статус “болезни”, которую нужно “излечить” и “вырезать”. Всплеск подобного архаического мышления с лишением прав целых групп граждан и камланием на вездесущих “врагов” переживала Европа в первой половине прошлого века; закончилось это все весьма печально. Россия решила зачем-то пережить подобное в начале века нынешнего. Нетрудно предсказать, что это тоже закончится печально, поскольку феодальные режимы нежизнеспособны, отсталы, а в случае России еще и управляются людьми, прошедшими жесткий отрицательный отбор в рамках советской системы, т.е. в буквальном смысле теми, кто прямо противоположен понятию “элита” и “национальный стратег”.

Даже если предположить, что меньшинства реально представляют собой угрозу “традиционной морали”, то, даже оставляя за скобками вопрос, что такого хорошего в этой самой традиционной морали, можно подвергнуть критике подобную формулировку с т.з. гражданственности. В понятие “традиционная мораль” входит довольно расплывчатый и популистский термин “традиционные для народа религии”. Все религии с классической правой т.з. перед законом одинаковы – будь то иудеи, протестанты, православные, буддисты, приверженцы шаманских культов или сторонники ЛаВея и Church of Satan. Разумеется, граждане могут и будут отдавать приоритет каким-то из них, и это зачастую весьма похвально, но это не может быть основанием для дискриминации остальных. Проблема в том, что существуют религиозные движения, в которых секс с партнерами обоих полов чрезвычайно важен. Некоторые тантрические школы, а также оккультно-христианские организации практикуют подобное – кажется, в OTO Алистер Кроули проходил через такую инициацию, об этом, если мы правильно помним, писал Мартин Бут в его биографии. С точки зрения правового государства разницы между ведущими церквями и другими религиозными структурами не существует, поэтому дискриминация в сфере сексуальных практик недопустима.

Существует и более понятная большинству причина. Под понятие “пропаганда” можно подвести при желании что угодно,например обычные объятия. Принятия подобных дискриминационных законов ударит по целому ряду заведений, относящихся к разряду индустрии развлечений. Показ любого фильма может быть запрещен. Издание любой книги – тоже. Стриптиз-клубы можно закрывать массово – взаимные ласки девушек там являются нормой, не говоря уже о том, что многие танцовщицы являются сексуальными партнершами. Обложка диска может быть основанием для запрета. Да чего уж – можно и в “Томе и Джерри” найти гомосексуальный зоо-BDSM, для этого достаточно быть Мизулиной или Милоновым или любым упертым фундаменталистом, уверенным в скором крахе грешного мира.
Правый экономический подход говорит нам, что разрешено и почетно заниматься любой коммерческой деятельностью, которая не подвергает опасности жизнь и здоровье людей, а также их имущество, и не является криминальной (сотрудничество с террористами, продажа гостайн и т.д.). Любой дискриминационный закон лишает прав огромные сегменты рынка, плодит коррупцию и накачивает “теневую экономику”.

Что же делать в таком случае с гей-парадами? Ведь критика справа более чем уместна – институт прайваси они подрывают, а значит, правым нужно что-то делать. Мы полагаем, что если у вас, как говорится, есть проблемы с ЛГБТ, то именно на этой болевой точке – проблеме приватности – и нужно сосредотачивать критику, давать юридические оценки и, видимо, обращаться в суды. Ведь меньшинства именно подачей в суды добились соблюдения своих прав – было бы глупо требовать от них уважения к нашим проблемам, поскольку условные “мы”, с их точки зрения, много лет их притесняли. Это ни в коем случае не требование “покаяться” – просто констатация факта. Общество это не единый организм, в восторге и едином порыве взирающий на солнцеподобных вождей. Этот бред нужно оставить в XIX веке, где ему самое место. Нет, можно, конечно, пойти этим путем и присоединиться к славному клубу стран-клоунов и террористов: КНДР, Камеруну, Уганде, Саудовской Аравии, Боливии и прочим подобным. В нормальном же обществе есть противоречия между разными группами граждан, и есть Конституции, в которых чаще всего предусмотрены и права меньшинства, и права большинства. Гораздо эффективней будет вступить в диалог и дать юристам делать свое дело, чем требовать ввести цензуру, расстрелять, покарать, посадить и побольше Сталина и “попробовали бы в мечети”.

Напоследок считаем нужным повторить – данная статья не является призывом к покаянию или безоговорочному принятию любых нововведений. Мы лишь хотим подчеркнуть, что прямым насилием, цензурой и противоправными действиями ничего, кроме сильного ущерба собственной репутации, добиться нельзя. Концепция гражданственности подразумевает свободу; реальные правые тоже всегда выступали за нее. И возврат в феодализм и постфеодальное болото никак не может разрешить вопросы гражданского общества – они банально слишком сложны для таких примитивных, хотя и хардкорных инструментов.

Индонезия: от старого порядка к новому

В первой половине прошлого века в Индонезии началась национально-освободительная борьба, направленная против колониальной модели государства и зависимости от Голландии. Одним из видных лидеров этой борьбы был инженер Сукарно, член Национальной партии Индонезии, который в дальнейшем пришел к власти в стране и реализовал свои политические идеи на практике. Сукарно уже в 30-е годы был вполне сформировавшимся национальным социалистом – не в немецком смысле, а в смысле ориентации на достаточно экстремальный индонезийский национализм и советскоподобную экономику. Собственно, основные концепции индонезийского национализма были разработаны именно Сукарно. Он призывал судей, которые проводили его процесс, не посягать на свободу взглядов и самовыражения: “Я уверен, что мысль… “Заманчиво осудить мятежника только потому, что он является вашим политическим противником”, не относится к господам судьям”, однако после прихода к власти ввел в стране жесткую цензуру и запрещал целые политические партии. В целом, Сукарно был левым антиколониальным популистом, который не раз менял свое мнение и пытался, не снижая общего идеологического пафоса, проводить что-то вроде индонезийской realpolitik.

После продолжительной борьбы с нидерландским влиянием, многих лет, проведенных в заключении, создания новых партий и движений, которые не добились особого успеха, в 1950-м году Сукарно стал лидером независимой Унитарной республики Индонезия. В целом он ориентировался на рыхлую концепцию образца “третьего пути” – экономика под управлением государства, семейственность, кооперативность народного хозяйства, и патриотизм, национализм, религиозность и принципыПанчасила в социальной политике. Панчасила –  “пять принципов” – включает в себя

1 монотеизм;
2 справедливую и цивилизованную гуманность;
3 единство страны на базе индонезийского национализма, что на практике означало жесткий унитаризм и централизм;
4 демократию в формате общественного консенсуса, musyawarah;
5 социальную справедливость для всего народа Индонезии.

Панчасила – социальное учение. Политически Панчасила выражалась через Nasakom. Эта аббревиатура происходит от сочетания слов NASionalisme (национализм), Agama (религия) и KOMunisme (коммунизм).

Социальные концепции Сукарно были настолько расплывчаты и неконкретны, что свергнувшие его военные, установившие в 67-м году правую диктатуру, взяли на вооружение те же идеологические мемы, не изменив в них ни слова – и с успехом использовали их до конца 90-х годов. В числе важных сукарновских национал-социалистических идеологем можно также назвать “dharma eva hato hanti”, которую он понимал как “Сила через единство, единство через силу”, мархаэнизм, т.е. направленность на угнетенного иностранным капиталом простого человека; а также “gotong-rojong”, “взаимопомощь”. Демократию и национальное строительство он понимал в духе фашистских футуристов вроде Маринетти, и советских “романтиков винта и шестерни”: “Индонезийский народ должен мобилизовать всю свою энергию, подобно мощной машине, питаемой духом Панчасила, подобно чуду координации. Каждое колесо должно приводить в движение другое колесо, каждый винтик должен совершенно безошибочно выполнять свою работу (…) Подобно гигантскому улью, все общество должно стремиться осуществить принцип “один для всех и все для одного”. Сукарно после прихода к власти ввел цензуру – запретил американские и европейские фильмы, а также большое количество книг, особенно развлекательного жанра – палп, детектив и т.д., мотивируя это тем, что международный империализм разлагает самобытную культуру Индонезии.

Экономический сектор невозможно было реформировать принятием размытых концепций, поэтому правительство начало пробовать различные модели. Первые концепции разрабатывались при активном участии вице-президента страны Мохаммеда Хатта, который получил экономическое образование в Голландии. Хатта долгое время выступал против Сукарно во время национально-освободительной борьбы, однако позже политики помирились и совместно проводили реформы в стране. Мир, впрочем, продолжался недолго – в 1956-м году Хатта ушел в отставку. Он критиковал Сукарно, называя его диктатором и в дальнейшем прекратил какие-либо отношения с ним.

В стране проводились обширные национализации – голландский эмиссионный Javashe Bank был преобразован в Bank Indonesia, правительство выкупило большинство электростанций, авиакомпанию Garuda Indonesian Airways. К слову, именами Сукарно и Хатта, положившими начало национальной индонезийской авиации, назван крупнейший аэропорт в стране – Bandar Udara Internasional Soekarno–Hatta. Национализируя целые экономические сектора, государство закрепляло за собой эксклюзивные права на некоторые отрасли производства: ж/д, авиалинии, атомную энергетику, оборонную промышленность, систему водоснабжения. Предпринимались попытки ввести аналог ГОСТа – создать ряд госпредприятий, которые выпускали стандартизированную продукцию и улучшали до “ГОСТовского” состояния выпускаемые мелкими ремесленными организациями товары, но план работал слабо в силу массовой неграмотности и незаинтересованности населения. В 1949-м году правительство приняло “План Сумитро”, целью которого было создание приоритетных условий на рынке для коренных индонезийцев и снижение роли иностранного капитала в стране. Национальным импортерам предоставлялись субсидии и всевозможные поблажки. Был принят план Benteng, который регулировал и распределял права на импорт редких и дефицитных товаров между компаниями, как минимум на 70% принадлежавшими коренным индонезийцам. Однако такой подход привел к невероятному разрастанию коррупции, большая часть привилегий продавалась иностранцам, преимущественно китайцам. В 1957-м году, когда провал программы стал очевиден, ее официально свернули. Правительство прекратило строить “корпоративное аграрное государство”, и перешло к концепции управляемой демократии, управляемой экономики и индустриализации.

Государство, стремясь изыскать средства на развитие промышленности и повышение уровня жизни, провело дополнительные национализации. “Экономическая жизнь нации будет направляться, экономика нации станет направляемой экономикой. При таком строе… все основные средства должны быть у государства или, по меньшей мере, управляться им” – говорил Сукарно. Радикальность этого политического периода не шла ни в какое сравнение с 1950-1957. Чрезвычайно агрессивную политику Сукарно по отношению к иностранным компаниям и культурам отмечали многие исследователи, такие как Фредерик Баннелл. Если раньше правительство национализировало предприятия с возмещением ущерба, или просто выкупало акции у иностранных владельцев, то сейчас национализации шли без каких-либо компенсаций. За следующие 13 лет Голландия была практически полностью изгнана из индонезийской экономики. Это дало некоторый стимул для развития начального образования, национальной промышленности и медицины, но результаты все равно были слабыми; кроме того, место голландцев заняли китайцы, а не индонезийские нативы, на которых рассчитывало правительство. Стремясь сплотить народ, правительство объявило противостояние с молодым государством Федерация Малайзии. Она была объявлена агентом Британии, и на волне антималайзийских настроений правительство национализировало дополнительно английские и малайзийские предприятия. С “ставленницей британского империализма” были разорваны все отношения, на ее территорию забрасывались партизанские группы. В 1965-м году Индонезия вообще объявила о своем контроле над всеми иностранными предприятиями – с формальным сохранением прав собственников. Оно, впрочем, ничего особенного не гарантировало – находившееся в Индонезии оставалось в Индонезии.
Все это привело к росту инфляции, разрывам устоявшихся экономических связей в регионах, падению и без того невысокого уровня жизни. Начались массовые сепаратистские выступления, которые подавлялись силой и раздачей средств регионам, вполне, кстати, в советском стиле “покупки лояльности”. Помимо подавления сепаратизма, индонезийские национальные социалисты умудрялись захватывать другие страны – например, Западный Ириан. На военное подавление сепаратизма и сопротивления захваченных территорий, содержание разрастающейся армии и “подарки” мятежным регионам, по словам Сукарно, уходило до половины всего индонезийского бюджета. С учетом расходов на планирование и деятельность правительственной бюрократии из бюджета уходило 2/3 средств. Остальное скупо тратилось на социальные потребности и индустриализацию. При всем этом сепаратисты периодически захватывали целые регионы, образовывали свои правительства – например, Революционное правительство Республики Индонезия. Некоторые сепаратистские организации, вроде Organisasi Papua Merdeka – Движения за свободное Папуа – продолжали действовать уже после свержения Сукарно.

Концепции ударного построения социализма были отброшены – теперь к желанному строю можно было прийти только через несколько восьмилеток ударного труда и тотальной кооперации, подгонки “шестеренок” и “винтиков”. При этом Сукарно настаивал на то, чтобы в новой национальной идее непременно была отражена kepribadian – “особость”, “самобытность” индонезийского пути, что выражалось попросту в демонстративном отмежевании от китайской и советской моделей, в том числе переходе с пятилеток, принятых раньше, на восьмилетки. Новую модель поддержала Компартия Индонезии, KPI.
План был объемен. Он предполагал очередное усиление плановой идеологии и внедрение ее во все сферы общественной жизни. К 69-му году планировалось обеспечить население едой и одеждой в рамках плана sandang-pangan (что собственно и означает “еда-одежда”). На повестке дня стояла проблема образования и медицинского обеспечения, которые после недолгого пробуждения опять впали в кому. Сукарно настаивал на проведении аграрной реформы.
Все эти планы, впрочем, не спасли положения. В Индонезии началась неконтролируемая инфляция; аграрная реформа породила всплеск насилия в наиболее отсталых регионах и фактически осталась “на бумаге”, а все дальнейшие хаотические декреты и планы, вроде DEKON, призванные сделать громадную бюрократическую машину более гибкой, только усугубили ситуацию. В стране созрело недовольство как справа (со стороны военных, иностранных собственников, состоятельных городских жителей, предпринимателей и консервативных аграрных кругов, поддерживавших сепаратистские идеи), так и слева – Сукарно фактически критиковали все социалисты, выступавшие против бюрократизации и милитаризации страны. От него отворачивались старые соратники и друзья по партии. Отовсюду звучал лозунг “Сукарно-1945 – да, Сукарно-1966 – нет!”.
Для силового противостояния оппозиции Сукарно принял решение создать милицию – эта идея посетила его после встречи с китайским министром иностранных дел Чжоу Эньлаем. Сукарно планировал назвать милицию “Пятая сила” и вооружить ее с помощью Китая. Планам, однако, не суждено было сбыться.

В ночь с 30 сентября на 1 октября 1965 года группа военных прокоммунистически настроенных мятежников убила шестерых генералов – членов индонезийского Генштаба, в том числе начштаба сухопутных войск Ахмада Яни, и захватила живьем еще троих. Путчисты захватили ключевые объекты Джакарты, в т.ч. здание Радио республики Индонезия, и передали информацию, согласно которой в стране готовился правый переворот, назначенный на пятое октября. Мятежники сообщили, что в число контрреволюционных путчистов входят видные деятели государства, такие как генерал Насутион, начштаба армии; Руслан Абдулгани, дипломат и министр иностранных дел, который, к слову, помогал Сукарно разрабатывать концепцию “пролонгированного” перехода к социализму, и т.д.
Разрешение проблемы взял в свои руки генерал Сухарто, который после убийства путчистами главнокомандующего сухопутными силами Ахмада Яни взял командование армией на себя, вступил в переговоры с мятежниками и вынудил их сдаться. Важно сказать, что восставшие допустили ряд грубых ошибок при координации путча – они явно рассчитывали на быстрое развитие событий и скорую победу. Например, восставшие не обеспечили солдат, удерживавших позиции в Джакарте, провизией. Также они не озаботились разъяснением своих целей, сообщив лишь что войска вводятся в столицу для охраны президента Сукарно. Когда “защитники Сукарно” неожиданно объявили о его смещении с поста и переходе власти к Революционному Совету, а также отменили военные звания чином выше подполковника, солдаты начали волноваться. Сухарто оставалось лишь озвучить, что коммунисты используют их втемную для свержения законного президента.
Выступление путчистов, однако, получило некоторую поддержку. Утром 1 октября, вскоре после радиообращения Унтунга, пять из семи подразделений, входивших в дивизию Дипонегоро, перешли под контроль “Движения 30 сентября”. Мэр города Суракарта, член Коммунистической партии, выступил в поддержку “Движения”. В Джокьякарте повстанцы, во главе с майором Мулджоно, похитили и позже убили командующего военным округом Центральной Явы бригадного генерала Катамсо и руководителя его администрации подполковника Сугиджоно. Однако, после получения известия о поражении “Движения 30 сентября” в Джакарте, большинство мятежников в Центральной Яве сложили оружие.

Глава мятежников Унтунг Шамсури отрицал свою принадлежность к коммунистам и говорил, что Движение действовало по собственной инициативе, из патриотических соображений. Он был приговорен к расстрелу.

Этот путч стал решающей точкой для социалистической Индонезии. Сукарно фактически потерял власть – хотя военные и восстановили его на посту президента, но он был вынужден передать реальную власть кабинету министров, а через год – генералу Сухарто, который официально закрыл доктрину Nasakom и объявил эру Orde Baru – Нового порядка. В стране началось лихорадочное создание молодежных парамилитари-организаций, наподобие Kesatuan Aksi Mahasiswa Indonesia – “Союза действия студентов Индонезии” и Pemuda Pancasila – Панчасила-молодежь. Эти движения очень быстро перешли от тактики уличных протестов к зачисткам и массовым убийствам коммунистов в союзе с исламистами и – в некоторых регионах – под покровительством и при участии армии. Говоря об участии военных в резне, нельзя не отметить, что они помогали парамилитарес или даже поощряли их не во всех регионах страны. В некоторых областях армия вела себя растерянно и старалась вяло поддерживать порядок; в некоторых – активно участвовала в убийстве коммунистов. В этой связи я хотела бы вспомнить фигуру Сарво Эди – радикального индонезийского антикоммуниста, видного военного деятеля, который особо прославился в ходе чисток.

Помимо ненависти к коммунистам, у него была личная причина – Сарво Эди мстил за Ахмада Яни, командующего сухопутными войсками, убитого мятежниками из Движения 30 сентября. Яни был его другом и соратником. Будучи начальником штаба элитного подразделения Resimen Para Komando Angkatan Darat – парашютно-десантного спецназа индонезийской армии, Сарво Эди и его бойцы убили десятки тысяч человек на Яве, Бали и Суматре. Он организовывал парамилитари-движение в деревнях – позже эту практику широко “раскрутят” латиноамериканские ультраправые в Колумбии, Гватемале, Сальвадоре и Бразилии. Глава индонезийского спецназа был выдающимся специалистом в области нетрадиционных военных методов и контртеррористической работы, и сеть антикоммунистических боевиков, созданная им, работала как отлаженная машина.
Сарво Эди выделялся даже среди крайне правых индонезийских военных – он выступал за ликвидацию Сукарно, ужесточение террора и репрессий и полное искоренение коммунизма в стране. Во времена Сухарто, когда правые однозначно воспринимались как спасители страны, Сарво Эди осуждали за излишнюю жестокость и экстремальность. Во время Нового порядка он критиковал Сухарто за слишком мягкую политику, коррупцию и лояльность к наследию Сукарно. Некоторая неприязнь между Сукарно и парамилитари-лидером возникла еще во время путча 30 сентября. Сарво Эди спросил у него, где же похищенные генералы, на что тот безразлично ответил: “Разве такие вещи (исчезновения людей) не нормальны во время революций?”. Для друга и соратника одного из убитых генералов это было весьма неприятно слышать.
Глава государства держал непримиримого радикала подальше от большой политики. Сарво Эди перебрасывали на Суматру, затем – на подавление сепаратистов в Новой Гвинее, отправляли послом в Южную Корею, ставили главой Академии вооруженных сил Индонезии. В 1987-м, впрочем, его избрали депутатом в парламент, но в 1988-м он сложил полномочия в знак протеста против назначения вице-президентом (и как тогда предполагалось — преемником Сухарто) генерала Судармоно.
Любопытно, что Сарво Эди разрабатывал общественную концепцию, близкую к идеям испанских фанагистов и чилийских гремиалистов. Он считал, что политические партии должны быть ликвидированы и заменены общественными “фракциями”, направленными не на политическую активность, а на экономическое развитие.

В 1967-м генерал Сухарто стал и.о. президента страны по распоряжению Сукарно, а в 1968-м – официальным президентом. Его экономическая политика сильно отличалась от сталинского стиля предшественника. Она получила название “экономической демократии”, и предполагала сильное раскручивание гаек и восстановление нормальных отношений с иностранным капиталом. Был отменен правительственный контроль над зарубежными компаниями; государство, впрочем, сохраняло национальную монополию в сферах атомной энергии, авиалиний, СМИ, ж/д, водоснабжении, судоходстве и телекоммуникаций.
Сухарто работал с командой экономистов-профи, которые получили прозвище The Berkeley mafia “мафия из Беркли”. Именно они разрабатывали экономические концепции для режима Orde Baru. Многие критики “Нового порядка”, ссылаясь на “Доктрину шока” Наоми Кляйн, утверждают, что “мафиози” были тождественны пиночетовским “чикаго бойз”. Это достаточно безграмотное утверждение: “мафиози” были на порядок левее ультраправых “чикагцев”, и на Западе берклийцев всегда квалифицировали как “экономических националистов”. Тогда как “чикаго бойз” прославились скорее своим “либертарианским” подходом, с поправками на гремиализм. Важно добавить, что среди берклийцев были и весьма специфические люди, такие как аграрник, националист и разработчик концепции “экономики Панчасила” профессор Мубиарто. Т.е. “берклийцы” были умеренно правой технократической группировкой, склонной к совместным поискам компромисса и защите индонезийского хозяйства, а никак не “чикагцами” местного разлива.
Возглавлял группу сухартовских экономистов профессор Виджойо Нитисастро. Он со своими людьми разработал Программу стабилизации экономики и обуздания инфляции – и реализовал ее к 1969-му году, обеспечив стране безболезненный выход из кризиса.
Индонезийское правительство обязалось не проводить национализаций и гарантировало защиту иностранного капитала от посягательств. Сухарто при всем этом не спешил отказываться от планирования: центральные административные органы, такие как Bappenas и Biro Perankangan, занимающиеся разработкой проектов социально-экономического развития, продолжали работать.
Сухарто ориентировался на улучшение жизни граждан, повышение международного статуса страны, преодоление нищеты и самообеспечение Индонезии продовольствием. Он подходил к реализации этого плана комплексно. Для восстановления и улучшения связи между разными частями страны было учреждено Бюро логистики – BULOG. В наиболее густонаселенных регионах страны действовали программы новообразованного Института планирования семьи. Сухарто смог сильно замедлить рост населения страны: с 2.5% в год до 1.5% в 90-е годы. Проводилась урбанизация. Впрочем, правительство не торопилось “сворачивать деревню”. Индонезийская деревня была тем местом, куда возвращались рабочие после окончания сезонных работ в городе. В развитие, техническое обеспечение и программу развития плантационного сельского хозяйства вкладывались большие средства, и в итоге они окупились благодаря крестьянским хозяйствам, интегрированным в сетьPerkebunan inti rakyat – центральных народных плантаций.

Эти меры вызвали сильное недовольство исламских кругов, которые рассчитывали стать основой Нового порядка. Сухарто, однако, предпочел делать ставку на военные круги и профессиональных экономистов. Еще большее недовольство исламистов вызвала культурная программа правительства. Была отменена цензура на западные фильмы и книги. Сухарто, впрочем, не был либералом. Он просто переориентировал цензуру с Запада на Восток – были закрыты все газеты на китайском языке, кроме одной, и большая часть китайских школ. Однако индонезийская система СМИ уже при Сухарто стала довольно разнообразной; сейчас же индонезийские СМИ – наиболее свободные и “открытые” в Азии. Затем начались активные попытки создать собственную кинематографию, ориентированную на западные образцы и гонконгскую киношколу. Сукарно и режим Старого порядка ставили на национальный и региональные театры.
Задача была весьма сложной – вывести национальный кинематограф хотя бы на уровне Болливуда и Гонконга. Сделать это получилось – по крайней мере, Болливуд Индонезия догнала. В стране появилась самобытная и чрезвычайно плодовитая индонезийская киношкола, работающая преимущественно в жанре боевика, фильма ужасов и драмы. При всей необычности индонезийской продукции, она очень комфортна для зрителя, который привык к западной продукции. Среди ценителей эксплуатационного кино индонезийские вещи ценятся довольно высоко, а фильмы вроде “Мистика на Бали”, “Леди Терминатор” и т.д., вообще относятся к безусловным шедеврам. Они, к слову, весьма известны в США. Эти фильмы постоянно осуждаются исламистами за “развратность” (обычно главные героини там – красивые полуобнаженные девушки, ведущие совсем не консервативный образ жизни).

Вопрос женских прав при Сухарто можно трактовать по-разному. С одной стороны, на словах он был сторонником традиционной семьи, консервативного домохозяйствования и “крепкой морали”. С другой, он всеми силами поощрял развитие продвинутого кинематографа, женских СМИ, содействовал развитию института планирования семьи, а тот факт, что во время его правления образ независимой женщины “модернового типа” стал очень популярен, отмечается в исследовании Сьюзан Бреннер “О публичной интимности Нового порядка: образы женщины в популярных индонезийских печатных СМИ”.

Современная Индонезия остается довольно коррумпированной страной, но там уже есть весьма прочная свобода высказывания, есть множество правозащитных организаций, занимающихся расследованием преступлений 1965-1966 годов. В стране есть мощная левая оппозиция сукарновской и социал-демократической ориентации: такие партии, как PDI-P, “дочка” Индонезийской национальной партии, набирают до 40% на региональных выборах и имеют солидный политический вес. Есть и менее крупные левые партии, такие как Partai Hanura или Gerindra, которые набирают по 5 – 6% на выборах. Они еще левее PDI-P и тоже находятся в оппозиции.
Общепринятое мнение относительно конфликта Нового и Старого порядка и массовых репрессий в крупных городах страны звучит так: Сукарно был невыносим, убрать его следовало, репрессии были излишними и нанесли большую травму всей нации. Как все было на самом деле – нам только предстоит узнать, когда будут открыты индонезийские архивы.

Правда о Гондурасе

Существует несколько стереотипов о Латинской Америке в общем и об отдельных странах, находящихся здесь, в частности. Первый – она “традиционно левая”. Второй – она “отсталая”. Третий – страна с названием Гондурас не может быть нормальной, про нее ходят анекдоты и шутки, основанные на детсадовского уровня языковых дразнилках. В общем-то Гондурас никогда особенно не блистал – высокий уровень преступности, травматическое наследие сменявших друг друга крайне правых и крайне левых правительств, неграмотность населения были настоящим бичом для этой центральноамериканской страны, чье название, кстати, переводится на русский как “бездны” или “глубины”.

В конце прошлого века в многих странах Латины к власти пришли правые технократы, которые смогли либо вывести свои страны в региональные лидеры, как Пиночет и Менем, либо радикально улучшить уровень жизни и сделать из отсталых аграрных формаций вполне приемлемые и комфортные государства, как Стресснер и Фухимори. Центральной Америке повезло меньше – ее в это время либо сотрясали совершенно дикие по здешним меркам гражданские войны ( Гватемала ), либо прессовали достаточно коррумпированные правительства противоположных политических взглядов ( Никарагуа ). Но сегодня можно достаточно уверенно говорить о том, что обновленное правоконсервативное технократическое движение начинается именно здесь – в Центральной Америке. Пока чилийские, колумбийские и перуанские правые переминаются с ноги на ногу и прикладывают максимальные усилия, чтобы их не проассоциировали с “старыми хунтами”, в Гватемале ультраправый Отто Перес Молина приходит к власти на волне протеста против левацкой коррупции в стране, и достаточно смело заявляет о необходимости легализации марихуаны, освобождения бизнеса и снижения налогов, а в Гондурасе вообще у власти находится, кажется, самый продвинутый и прогрессивный правый президент в Латинской Америке.

О нем я хотела бы рассказать подробней. Он пришел к власти на пике острого политического кризиса, спровоцированного левым президентом Мануэлем Селайей. Ситуация в Латине следующая: в некоторых странах президент имеет право избираться только на один срок. Это, однако, вызвало недовольство левацких президентов, которым, само собой, не хватило одного срока для того, чтобы одарить всех счастьем. Поэтому в Гондурасе президент Селайя решил… сейчас СМИ наперебой говорят, что он просто хотел внести в Конституцию поправку – проще говоря, продлить свои полномочия еще на 4 года. Это, кстати, было бы еще терпимо – в соседней Гватемале левый президент Альваро Колом, вообще устроил перед выборами развод с собственной женой, чтобы посадить ее на царство в тандем-стиле (в Гватемале близким родственникам президента запрещено баллотироваться). На самом деле Селайя назначил референдум, чтобы провести “легитимный переворот” и ввести новую Конституцию. В Гондурасе не запрещено вносить в Конституцию поправки, однако процедура эта довольно сложная – для этого требуется двукратное одобрение абсолютным большинством Конгресса. Однако постановка вопроса о продлении полномочий президента заблокирована и здесь. Существует четкое указание, что любые попытки нарушить сменяемость власти приравниваются к государственной измене. Цитирую главу 4 Конституции Республики Гондурас:

ARTICULO 4.- La forma de gobierno es republicana, democrática y representativa. Se ejerce por tres poderes: Legislativo, Ejecutivo y Judicial, complementarios e independientes y sin relaciones de subordinación. La alternabilidad en el ejercicio de la Presidencia de la República es obligatoria. La infracción de esta norma constituye delito de traición a la Patria.

Перевод: “Форма правления – республиканская, демократическая и представительская. Она осуществляется тремя ветвями: законодательной, исполнительной и судебной, дополняющими друг друга, независимыми и не подчиняющимися друг другу. Сменяемость Президента Республики обязательна. Нарушение принципа сменяемости рассматривается как государственная измена”.

В статье 239 Конституции указано, что гражданин, который был главой исполнительной власти (т.е. президентом) не может переизбираться или как-либо иначе назначаться на этот пост вторично. Тот, кто прямо или косвенно нарушает это положение, должен быть немедленно отстранен от общественной деятельности и лишен права заниматься ей на 10 лет:

El que quebrante esta disposición o proponga su reforma, así como aquellos que lo apoyen directa o indirectamente, cesarán de inmediato en el desempeño de sus respectivos cargos, y quedarán inhabilitados por diez años para el ejercicio de toda función pública.

Таким образом, внесение изменений относительно продлевания президентских полномочий – это однозначное преступление и государственная измена. Поправка в этой области невозможна. Но поскольку для левых с их своеобразным мышлением государственная измена – это только то, что мешает им прийти к власти, Селайя, поддерживаемый Чавесом (Венесуэла), Корреа (Эквадор) и Ортегой (Никарагуа), опирающийся на профсоюзы, революционных студентов и красных парамилитарес, решил рискнуть и пойти на переворот.

В Гондурасе отсутствует механизм приведения президента к импичменту, однако у президента нет иммунитета от уголовного преследования. Осуществлять подобные процедуры по отношению к высшим должностным лицам государства должен Верховный суд. Как только действующий президент заявил о желании провести референдум, прокуратура начала требовать возбуждения уголовного дела. Верховный суд несколько раз уведомлял Селайю о том, что его действия – прямое нарушение Конституции страны, однако президент проигнорировал предупреждения, и даже приказал военным обеспечить защиту и техническую поддержку референдума. Военное командование отказалось подчиняться, ссылаясь на постановление Верховного суда страны о незаконности референдума, и в ответ президент отправил главу Объединенного комитета начальников штабов генерала Ромео Веласкеса в отставку. Через несколько часов он отправил в отставку министра обороны Анхеля Эдмундо Орейану, а также уволил руководителей ВВС, ВМФ и сухопутных войск, назвав это по радио “развитием демократических процессов в стране”. Далее Селайя спровоцировал уличные беспорядки, толпа его сторонников взяла штурмом авиабазу, на которой хранились конфискованные бюллетени для проведения референдума, разгромила ее и выкрала бюллетени. На следующий день Верховный суд постановил арестовать президента и поставил в известность военных, которые должны были это сделать. Селайю арестовали, но на фоне массовых уличных беспорядков и военной угрозы со стороны Никарагуа и Венесуэлы с ним поступили не конституционно – вместо того, чтобы поместить экс-президента под арест, его депортировали из страны. Сами военные объяснили свои действия нежеланием наблюдать разгром Тегусигальпы революционными студентами, красными террористами и членами радикальных левых движений. Тем не менее, сейчас Генеральная прокуратура ведет процесс в отношении военных, нарушивших права экс-президента.

После этого так называемого “переворота”, который называют то “путчем горилл”, то “переворотом оппозиции при участии армии”, армия не стала брать власть в свои руки, а удалилась, выполнив решение Верховного суда. К власти был приведен (совершенно законно) спикер Роберто Мичелетти, достаточно опытный политик, член той же Либеральной партии, из которой происходит и экс-президент Селайя. Это произошло 28 июня 2009 года. В стране начались волнения, спровоцированные профсоюзами учителей и студентов – на удивление малочисленные (собственно, простые люди абсолютно не поддержали Селайю, и “массовку” создавали только студенты), а осенью стали давать о себе знать левые террористы – в частности, 27 ноября того же года был убит племянник Мичелетти, причем убийство было оформлено как классическая для левых герильерос “революционная казнь” – руки, связанные за спиной, многочисленные пулевые ранения, тело, выброшенное в глухой лесистой местности в 250 километрах от Тегусигальпы. В поддержку Мичелетти, кстати, на улицы вышли тысячи жителей Тегусигальпы. Регулярные мелкие теракты и убийства людей, связанных с военными, тоже стали нормой – так, например, былубит бывший директор Военной академии, полковник Консепсьон Хименес (посмертно повышен в звании до бригадного генерала). Венесуэла угрожала военным вторжением, а Никарагуа вообще начала стягивать войска на границу с Гондурасом, и только вмешательство США и Бразилии, призвавших соседей не проявлять агрессию, остановило военную поддержку “свергнутого военщиной” Селайи. В стране буквально чудом удалось остановить экономическую катастрофу – в июле 2009 года было приостановлено членство Гондураса в региональных союзах, следствием чего стала значительная “дыра” в бюджете – на страну больше не распространялись “союзнические” скидки, а Венесуэла сократила поставки нефти и подняла на нее цены. Тем не менее, рыночникам удалось удержать страну, хотя Гондурас до сих пор не может отойти от финансового шока – посмотреть на некоторые экономические показатели можно здесь. Тем не менее, в 2011 году резко выросло производство кофе, в результате чего Гондурас вошел в тройку латиноамериканских лидеров в кофейном бизнесе, были открыты несколько парков и заповедников, таких как Rio Amarillo и биосферный заповедник Trifinio Fraternidad (совместно с Гватемалой и Сальвадором). Санкции с Гондураса были сняты только летом 2011 – по сути, страна провела в условиях мягкой экономической блокады два года, умудрившись поднять некоторые экономические показатели и продолжая ударными темпами развивать туристическую отрасль. Против снятия санкций проголосовал только стремящийся “перекоммунистить Венесуэлу” Эквадор. Были испорчены дипломатические отношения со всеми левыми странами материка – от Бразилии до Боливии, Гондурас отозвал своих послов и закрыл дипломатические миссии в ряде стран Латины.

Собственно, полностью вся процедура была абсолютно законной – незаконной была лишь депортация Селайи из страны. Никакой “оппозиции” не было – было решение Верховного суда. Армия не совершала переворот, а выполняла свою задачу – подчинялась постановлению Верховного суда, действовавшему согласно Конституции. Сегодня, однако, усилиями леваков, все уверены, что в Гондурасе правит едва ли не военная хунта.

В таких условиях 28 января 2010 года Мичелетти передал власть законно избранному молодому технократу Порфирио Лобо, кандидату от Национальной партии, более известному как Пепе Лобо. Сам Мичелетти не мог баллотироваться, поскольку формально уже успел побыть главой государства.

Лобо одержал убедительную победу – 55% голосов. Этот лидер крайне нетипичен для Центральной Америки – он энергичный, образованный, последовательный правый консерватор, успешный бизнесмен, обладатель черного пояса по карате, умело сочетает в себе зашкаливающее новаторство с патриотизмом и преданностью консервативным ценностям – в частности, он реформировал созданную социалистами систему содержанства, частично передав ее церкви, а частично сократив. В рамках борьбы с коррумпированной и неэффективной системой образования (в Гондурасе качество образования – одно из самых низких в Латине) он стал проводить программу приватизации школ и вузов, привлекать инвесторов и преподавателей из других стран. Это вызвало ставшие классическими бунты студентов, желающих бесплатной учебы для “вааще всех”, бесплатных общежитий и стипендий. Опыт других латиноамериканских государств, таких как Чили и Гватемала, подсказывает, что система частных школ и вузов – единственное, что можно противопоставить низкому качеству образования и беспределу профсоюзов.
В рамках борьбы с преступностью Лобо “перетряхнул” полицию – сотни полицейских были арестованы за связи с преступными группировками. Были ужесточены наказания за превышние полицейских полномочий. Президент также активно борется с коррупцией, хотя при этом он неоднократно говорил, что косность и неповоротливость правительственного аппарата доводит его до депрессии – “хочется плакать, когда они рассказывают мне, что лучше это не трогать, то не менять, с этим подождать”.
Перемены коснулись и правительства – был отправлен в отставку министр финансов Эктор Хийен после того, как у его жены, Диноры Хийен, в машине обнаружился тайник с 57000 долларов. Объяснить происхождение суммы ни сам министр, ни его жена не смогли. Вообще скорость, с которой заработал закон в стране, поражает.
Все эти позитивные преобразования однако, левые СМИ предпочли не заметить, как они “не заметили”, что падение уровня жизни в Гондурасе связано с двухлетней экономической блокадой. Также не были замечены убийства племянника Мичелетти, покушения на него, левый террор в стране. Зато все СМИ трогательно обратили внимание (и до сих пор, за неимением новых аргументов, воют по этому поводу) на учительницу, погибшую во время уличных беспорядков, устроенных профсоюзом преподавателей.
На ультралевых террористов Лобо, устав от попыток вести с ними переговоры, тоже нашел управу. Сами левые утверждают, что он возродил институт paramilitares, т.е. подчиненных государству неофициальных военизированных групп, однако больше похоже, что он просто обратился за решением проблемы к знаменитым кайбилес – элитному спецназу, из которого “вышел” нынешний гватемальский президент – друг Порфирио Лобо. Кайбилес научены работать в глухих местах и грамотно зачищать ячейки левых боевиков. В любом случае, в стране зафиксирован спад левого террора, что не может не радовать.

Пепе Лобо активно поддерживает бизнес, и в рамках “обновления Гондураса” он выдвинул уникальное для Латины предложение – создать на территории страны “города-хартии” согласно модели Пола Ромера – по сути, автономные зоны со свободной экономикой, отдельным судопроизводством и практически полным самоуправлением, конкурирующие друг с другом за жителей. Предложения построить в Латинской Америке свои “гонконги” выдвигалось неоднократно – результатом стали, например, корпоративный элитный район Пуэрто Мадеро в Буэнос-Айресе:

или знаменитый “Санхэттен” – большой деловой район Сантьяго де Чили:

Однако дальше отдельных районов все-таки дело не двигалось. Лобо предложил радикальное решение – воплотить проекты Ромера буквально, испытать провозглашаемую им прямую взаимосвязь интеллектуальных и профессиональных ресурсов и экономического процветания, выйти за пределы самых смелых “автономистских” мечтаний и создать города-государства внутри государства.

Вкратце проект выглядит так. Его задача – прекратить вынужденную мучительную миграцию людей из стран третьего мира в США, Европу и Канаду, связанную с массой проблем – от получения визы до расставания с семьей и низких зарплат. Добиться этого можно следующим образом: в ряде бедных стран на деньги инвесторов создаются “с нуля” высокотехнологичные города, “заточенные” под работающих людей, профессионалов, такие своеобразные “филиалы первого мира”, в которых не будет проблем с визами, сложной легализацией и т.д. Города управляются прозрачными комиссиями, они конкурируют между собой за жителей, предоставляя людям необходимые условия. В краткосрочной перспективе это очень затратно, однако Пол Ромер считает, что уже в среднесрочной перспективе такие города однозначно окупятся, поскольку интеллектуальные и профессиональные ресурсы значительно превосходят любые затраты на строительство города. Страны, которые частично прошли через подобный опыт (Сингапур и Южная Корея), уже поддержали идею Ромера и заинтересовались гондурасским проектом. Роль арбитра между городом и “внешним миром” согласился выполнять Верховный суд Маврикия. По сути, в Гондурасе планируется построить несколько независимых “гонконгов”, куда будет стекаться интеллектуально-профессиональная элита со всего материка, недовольная положением в своих странах, но и не готовая к переезду в США. В 2011 году проект получил одобрение, и в Конституцию страны была внесена поправка о Regionales Especiales de Desarrollo – регионах особого развития, под которыми понимаются города-хартии. Работа идет очень бурная – Лобо не дает инвесторам и чиновникам “задремать”. В данный момент формируется состав комиссии, которая будет следить за прозрачностью финансовых схем, строительством и управлением городом.

Подобная технократическая утопия всегда больше ассоциировалась с развитыми странами Азии – Сингапуром, Японией, Южной Кореей, однако у энергичного правоконсервативного президента отсталой центральноамериканской страны хватило сил, ума и дипломатического такта, чтобы не допустить военного вторжения в свою страну, обрушения экономики, и начать проект “городов будущего”. В Латинской Америке уже пару лет идет стабильный “правый крен” – впервые за много лет в Чили был выбран правый президент Себастьян Пиньера, в Колумбии продолжается правление консервативной линии – Альваро Урибе заменил Мануэль Сантос, Панама тоже сделала выбор в пользу правых консерваторов, в Гватемале произошли радикальные политические перемены – но, кажется, среди всех достойных лидеров названных стран Порфирио Лобо – наиболее энергичный и “продвинутый”.

Партийное строительство в Чили времен «весны Харпы»

Читатель моего «Живого Журнала» royalist_1913 задал очень интересный вопрос о чилийской хунте и Чили периода Пиночета, который гораздо шире, чем может показаться:

Кстати, насчёт партий в Чили у меня к тебе один вопрос. Насколько я знаю, с 1973 до 1983 гг. партий в стране вообще не было, затем – в 1983 году – сторонники Пиночета создали “Независимый демократический союз”. В 1987 г. была создана партия “Национальное обновление”, тогда же свою движуху образовали бывшие социалисты. Получается, что с 1983 по 1987 гг. в Чили, кроме UDI, не было никаких партий?

Ситуация была следующая. До 1983 года политические симпатии хунты и правительства Чили (что не одно и то же, кстати) были на стороне гремиалистов – группы деятелей, преимущественно из Католического университета Чили, которые утверждали, что общественная политика есть зло, от которого необходимо оградить общество, взамен передав гражданам права на создание экономических субъектов – гильдий (“гремиализм” собственно и переводится как “гильдизм”) и устранив государство из сферы взаимоотношений между ними. До 83-го гремиалисты были на коне, в то время Пиночет писал книгу “Politica, politiqueria y demagogia”, близкую по ряду тезисов к гремиалистам. Однако в 83-м симпатии правительства перешли к группе технократов и прагматиков во главе с Серхио Харпой, который провел сильную либерализацию общественной жизни, вынудил хунту отозвать запрет на партийное строительство и в значительной мере отменить цензуру. Это явление получило название “весна Харпы”.

Гремиалисты, видя, как их планы рушатся, в срочном порядке основали UDI – центральную правую партию, которая должна была стать площадкой для всех сторонников и симпатизантов режима и задавить конкурентов. Единой партии, впрочем, не получилось. Здесь очень важно отметить, за что я выделяю чилийскую хунту из числа других “коллег”. Пока в Парагвае Стресснер давил вообще всех оппонентов, включая собственных сторонников, а в Аргентине и Уругвае хунты ужесточали цензуру, доводя ее до маразма (в Аргентине изымали и уничтожали пленки с фильмами “аргентинского Расса Мейера”Армандо Бо с участием Исабель Сарли, называя их “грязными” и “похабными”) и убивая при этом десятки тысяч граждан, чилийцы пытались построить общество, основанное на принципах законности.

В 1983-м году в стране началось массовое партийное строительство. Множество политических партий появлялось и исчезало, но самое любопытное заключалось в том, что они вступали в широкие коалиции и альянсы – вероятно, именно поэтому об отдельных партиях того периода мало кто слышал. У подобной тактики были основания: во-первых, власти не спешили с легализацией партий, а во-вторых, очень многих людей разных взглядов объединяло неприятие политики генералов. Ужиться в одной партии они вряд ли смогли бы, а состоять в коалиции – запросто. Так, например, самой широкой оппозиционной группировкой была Alianza Democrática, в которую входила масса людей из старых чилийских партий, от социалистических до правоцентристских. Демократический Альянс устроил первый митинг огромных масштабов (около полумиллиона человек) в Сантьяго, активно действовал и выдвигал свои требования (в основном требовал перехода к демократической системе и отставки Пиночета). Подобные методы сильно “напрягли” хунту, Харпа в 1985-м году был снят с должности министра внутренних дел и занялся самостоятельным партийным строительством: он основал партию Frente Nacional del Trabajo стал одним из основателей и “творцов дискурса” правой партии Renovacion Nacional, член которой, Себастьян Пиньера, является сегодня президентом Чили. Другую часть RN “добавил” Андрес Алеман – лидер партии Movimiento de Unión Nacional, основанной в 1983-м году. Алеман, кстати, был министром обороны в правительстве Пиньеры и выдвигался кандидатом в президенты в 2013-м году от Renovacion Nacional.
К сожалению, правительство закрылось от диалога с оппозицией и предпочло “колоться, но есть кактус” – игнорировать ее или пытаться закрыть в судебном порядке. О прецеденте судебного запрета я расскажу чуть подробнее.

Радикальные левые создали в свою очередь несколько коалиций, таких как Bloque Socialista и Movimiento Democrático Popular. Первый просуществовал всего пару лет, с 1983 по 1985, а MDP оказалось более активным и “кусачим”. Несмотря на то, что в состав MDP входили коммунисты и члены MIR, хунта пыталась соблюдать свои же законы – не стала запрещать деятельность альянса и терпела его деятельность. Прошу помнить – речь идет о военных, не гражданских политиках. Военным вообще очень сложно что-либо “разрешать”, поэтому я утверждаю, что чилийцы были значительно либеральней зарубежных коллег, которые, пробыв у власти гораздо дольше Пиночета, ни о каких “оттепелях” не хотели слышать. Также прошу помнить, что Пиночет был одним из немногих военных лидеров, который ушел с поста добровольно, в результате народного волеизъявления, т.е. демократическим путем. Несмотря на то, что в его окружении были люди, рекомендовавшие провести второй путч и еще раз перехватить власть.
Однако же на левый альянс набросились гремиалисты. Группа юристов, в том числе фактический основатель “пиночетовского гремиализма” и вообще правый интеллектуал Хайме Гусман и Пабло Лонгейра – влиятельный чилийский политик, выдвигавшийся кандидатом в президенты страны в нынешнем году, но снявший кандидатуру из-за проблем со здоровьем – забросали Конституционный суд жалобами на MDP, после чего существование коалиции было признано неконституционным. К слову, именно Лонгейру на праймериз активно поддерживала самая радикальная правая организация в Чили – Корпорация 11 сентября, позиционирующая себя как патриотическую и пиночетистскую.
Несмотря на признание коалиции незаконной, она продолжала полуподпольно существовать – Харпа и гражданские политики сильно разрушили цензурные механизмы, да и сама хунта к 83-му году уже устала удерживать военное положение и держать все под контролем.

Еще один яркий пример партии периода “весны Харпы” – Partido Humanista. Я как раз недавно подружилась и прекрасно пообщалась с одним из ее основателей, Флорсито Мотудой – старым оппозиционером, интеллектуалом, виднейшим в стране музыкантом и шоуменом, культурной иконой  страны, фактически.

Гуманистическая партия придерживалась левых, гуманистических и экологистских взглядов, что было вполне понятно – с экологией в Чили действительно было нехорошо; каждый может в этом убедиться, взглянув на состояние реки Мапуче в 1975-м году, а потом посетив Сантьяго и посмотрев на ручей, оставшийся от нее. Основана Гуманистическая Партия была в 1984-м, а сам Флорсито Мотуда активно “кусал” власть с экранов телевизоров. Если не ошибаюсь, PH была первой из левых оппозиционных партий, полностью признанных легальными военным режимом.

Таким образом, хунта сдержала слово – отмена запрета на партийность не была пустым звуком, и, несмотря на сопротивление гремиалистов и “культурных консерваторов”, партии и коалиции с самого начала оттепели образовывались и активно действовали.

Небольшое подведение итогов. “Весна Харпы” сыграла очень важную роль в либерализации обстановки в Чили и, несомненно, дала хунте вторую порцию легитимности. Ошибкой правительства была попытка сохранить политику “для своих детей” – всевозможные правые партии и организации, повязанные друг с другом, должны были стать в некотором роде заменой экспериментам гремиалистов; однако же хунта не мыслила достаточно широко, чтобы вписать в устанавливавшееся гражданское общество левых и центристов. Она действительно практически удалила цензуру – в 1986-м году уже начали выходить чилийские фанзины, посвященные метал-музыке, в прессе публиковались шаржи и пародии на генералов; но этого было мало. Оппозиция, у которой была масса требований и вопросов, оказалась вяло и криво отчужденной от политики, и в результате брошенной на полпути либерализации хунта так и не избавилась от некрасивых и неприятных ярлыков.
“Воля к раскручиванию гаек” была налицо, общество этого хотело, многие партии были готовы вести переговоры с хунтой, уставшие и постаревшие военные тоже склонялись к такому варианту – но правительственные консерваторы, к сожалению, испугались, что “все пойдет вразнос”. В итоге получилось нечто половинчатое – вялотекущая либерализация, смешанная с вспышками “огораживания”, “семейственная” политическая система и коррумпированная политическая система, в которой по сей день мелькают одни и те же фамилии.
Тем не менее, чилийская хунта демонстрировала явный прогресс от цензуры и несвободы к отмене цензуры и передаче гражданам свобод. Это довольно редкое явление, которое я всегда выделяю к разговорах о латиноамериканской и в частности чилийской политике.

Чилийская правая: истоки и особенности

Латиноамериканская политическая культура формировалась под влиянием целого ряда факторов – американской, европейской, советской и собственно ибероамериканской систем. В ряде стран, таких как Аргентина, победил национал-популистский взгляд на правый фланг, что привело к формированию перонизма и позднее – к переходу власти к военной хунте. В Перу у власти находилась хунта Хуана Веласко Альварадо, которой, несомненно, гордились бы олдскульные национал-большевики. В Парагвае была установлена довольно жесткая де-факто однопартийная диктатура Альфредо Стресснера, представлявшая собой смесь немецких взглядов на порядок и стабильность с позаимствованным у США уважением к бизнесу и внешнеэкономической и внешнеполитической открытостью. В Чили же правая политика сформировалась несколько иначе.

В развитие чилийской правой сделали свой вклад как военные, так и гражданские министры, и социологи-идеократы, и чисто технические специалисты.

Следует отметить, что носителями правой идеологии “до Пиночета” были движения Сопротивления, такие как Patria y Libertad, однако их концепции скорее сводились к правому антикоммунизму, в стиле “долой левацкий федеральный центр, долой налоги и экспроприации”. Такие группировки оказывали активное сопротивление левым на своей земле и на улицах городов, но не имели четкой концепции и политической программы, которая могла бы заинтересовать широкие массы. Так или иначе, но чилийская правая оформилась только во время правления хунты.

Военное правительство (Junta de Gobierno) придерживалось двух разных точек зрения на развитие страны. Аугусто Пиночет, Хосе Торибио Мерино Кастро и Цесар Мендоса Дуран считали обязанностью правительства сохранять общественный порядок, а экономику планировали передать в руки гражданских. Наиболее последовательным сторонником свободной экономики был адмирал Кастро. В частности, он помогал гражданским экономистам в реализации новой чилийской экономики и участвовал в создании пенсионной системы. Густаво Ли Гусман, глава чилийских ВВС, напротив, считал, что нужно поставить экономику под контроль государства, перевести ее на военные рельсы и готовиться к тотальной войне с коммунистами, криптокоммунистами и перуанской армией, которая, как он считал, должна непременно напасть на Чили. Густаво Ли был поклонником европейского фашизма и планировал устроить в Чили нечто вроде милитаризированного государственного капитализма в стиле “третьего пути”. Во время путча он начал было реализовывать свою программу – значительное число жертв записывается на совесть ВВС-ников, слишком рьяно начавших борьбу с марксизмом. Позже он был отстранен от власти и отправлен в отставку.

В конечном итоге идеологическую платформу для хунты разработал правый интеллектуал Хайме Гусман Эррасурис.

Он создал концепцию, которую назвал гремиализмом, или “гильдизмом”. Вкратце ее можно описать так: партийность, “общественная политика” есть зло. Она сбивает человека с пути самореализации – семейной, экономической и трудовой. Партии как таковые не нужны. Не то, чтобы их надо запретить – скорее они должны стать чем-то вроде интеллектуальных клубов, формирующих концепции для государства, но не влияющих непосредственно на людей и не втягивающих их в партийные войны.
Власть в значительной мере децентрализируется и переходит к цеховым структурам-гильдиям – трудовым, предпринимательским и студенческим. Государство не может вмешиваться в эти структуры и их взаимоотношения – оно лишь защищает граждан от криминала и внешних врагов, а также поддерживает эту “цеховую” перестройку, оберегая людей от политической партийности, которую А.Пиночет называл politiqueria – “политиканство”. Х.Гусман считал, что организации, подобные профсоюзам, должны выполнять роль интерфейса, промежуточной структуры между государством и гражданами, однако, будучи зараженными “политиканством”, они перестали справляться с этой ролью, превратившись частично в паразитические структуры, частично – и вовсе в криминал. Гусман, кстати, был прав – чилийские левые профсоюзные активисты массово переходили в тергруппировки типа MIR и продолжали убивать людей и взрывать инфраструктуру на протяжении всего правления хунты. Члены MIR в конечном итоге убили и самого Гусмана в 1991м году, когда демократизации страны уже ничто не угрожало. Своей задачей Гусман и гремиалисты, будучи технократами и объективистами, видели возвращение всех организаций, промежуточных между гражданами и государством, к выполнению их прямых обязанностей, ради которых они создавались, а также органическое, идущее “снизу” объединение этих организаций в гражданские союзы, не позволяющие государству распускать руки. Кроме того, злейшими врагами человека и общества гремиалисты считали коррупцию и кумовство.

Подобных взглядов частично придерживалась испанская Фаланга – Франко и Примо де Ривера тоже терпеть не могли политические баталии, и реализовывали стратегию беспартийного общенационального примирения, невзирая на идейные разногласия. Однако испанские фалангисты так и не смогли выпустить экономику из-под контроля государства и не осуществили окончательный “рывок вправо”, передав экономику в частные руки. В результате Фаланга предсказуемо превратилась в партию, а испанская экономика, хоть и пережив некоторый подъем, так и не произвела на свет “чуда”, подобного пиночетовскому.

Гремиализм принципиально отличается от тоталитарных, левацких и правопопулистских концепций тем, что он настаивает на децентрализации и удалении государства вместе с его навязчивыми идеологиями оттуда, где ему быть не положено. Кроме того, Гусман с самого начала сотрудничества с хунтой заявлял, что передача власти гражданским властям – всего лишь вопрос времени.
Экономически гремиалисты колебались от правых до крайне правых концепций, в общих чертах сводящихся к идее “свободный бизнес, минимум государства, социальная автономия и экономика, доступная каждому”.

Чилийский лидер А.Пиночет симпатизировал идеям гремиалистов – в книге “Политика, политиканство и демагогия” он критикует партийность с позиций, близких к гусмановским, обвиняет партийные принципы в нечестности и призывает переосмыслить место человека и негосударственных организаций с практической, а не “политиканской” т.з.

Конкуренцию гремиалистам составляли прагматики в правительстве Пиночета, в том числе – влиятельный Серхио Харпа.

Убежденный антикоммунист, политик с многолетним стажем и профессиональный дипломат, Харпа был рациональным человеком. Идеи гремиалистов, которые уделяли пристальное внимание не только политическим, но и экзистенциальным, и религиозным вопросам, его не трогали. В 80х, находясь на посту министра внутренних дел, он провел либерализацию политической жизни, которая получила название “la primavera de Jarpa” – “весна Харпы”, в результате чего в Чили вернулись диссиденты, уехавшие из страны после прихода к власти правительственной хунты. Кроме того, после “весны Харпы” появилась возможность организовывать политические партии. “Весна” также дала возможность проводить политические дебаты и открыто критиковать власть – в 80е в стране стали выходить всевозможные карикатуры на Пиночета и военное правительство. Харпа видел развитие правой политики в Чили менее элитаристским, чем гремиалисты, он неоднократно выражал симпатии к испанским фалангистам и считал, что “каждый имеет право на политику”.

Гусман пытался сохранить “единство правых”, создав партию Независимый демократический союз – UDI, одну из крупнейших партий в Чили по сей день, однако его план не удался – партия раздробилась, и планы гремиалистов свести политику к конкуренции интеллектуальных клубов при правительстве рухнули. К чести UDI, она продолжает отстаивать принципы невмешательства государства в функционирование меньших экономических субъектов; UDI также является весьма свирепо антикоммунистической, что особенно актуально в Чили – приоритетной для всевозможных левых политтехнологов стране. C другой стороны, излишняя религиозность многих партийцев отпугивает от Независимого демократического союза молодых избирателей.

Еще одной влиятельной правой группировкой были экономисты и технократы – знаменитые “Чикаго бойз”, демонизированные донельзя леваками всех мастей. Многие думают, что это американские экономисты, приехавшие в Чили. Разумеется, это не так – режим Пиночета был очень национально ориентированным, периодически хунта включала “грингофобию”, когда Чили подвергалась критике из Вашингтона, да и сами чилийцы не стали бы терпеть иностранцев на важных государственных постах.
“Чикаго бойз” это люди, которые придерживались экономической концепции Чикагской школы, не более того. Они действовали не только в сфере макроэкономики, но и внедряли новейшие для своего времени технологии в сфере рекламы, торговых сетей и т.д. Достаточно подробно об этом пишет один из основных “чикагцев” и член UDI Х.Лавин в своей книге “Чили: тихая революция”.
Представители этой группировки примыкали как к гремиалистам, так и к другим партийным группировкам; зачастую они вообще сохраняли политический нейтралитет, занимаясь исключительно экономическими вопросами.

Особенность развития правой идеи в Чили обусловлена рядом факторов:

1. В зародыше был задавлен популистский “национал-фашистский” подход. Это избавило Чили от угрозы провального “аргентинского сценария” и реальной диктатуры, вместо относительно либерального режима правительственной хунты.
2. Военное правительство сразу стало прислушиваться к советам профессионалов и не стало внедрять армейские порядки в общество, передав это право интеллектуалам, сведущим в социологии и экономике, получившим образование в гражданских университетах и участвовавших в гражданских инициативах.
3. Внутри правительства шла постоянная, но этичная интеллектуальная конкуренция различных групп, что привело к достаточно быстрой либерализации общественной жизни, в отличие даже от Парагвая, где режим Стресснера, при многих его положительных чертах, так и не смог отказаться от судорожной диктатуры, которая в конце концов утомила и народ, и даже соратников Стресснера, что привело к его свержению.
4. Хунта отдавала себе отчет, что военное правительство – временная мера. С 80х годов Х.Гусман разрабатывал концепцию нового гражданского правительства, которое взяло бы все лучшее от наследия хунты, но при этом было бы более открытым и свободным. В других странах режимы нужно было свергать, в Чили он отдал власть сам, как только народ заявил, что больше не хочет военного правительства.
5. Чилийские правые были правыми до конца – и экономически тоже. Эффективно работающая “экономика с минимумом государства”, уход от национал-популизма и социалистических тенденций в итоге привели к “чилийскому чуду”.

Три поколения современной латиноамериканской правой. Часть 2

Этот странный ритм политической жизни оказался нарушен, когда к власти в стране пришел Альфредо Стресснер – генерал, который стал самым молодым военным в Латинской Америке в таком звании. Он опирался на интересы собственников, бизнеса, крупных фермеров, армии, а политически — на Партию Колорадо. Она существовала в Парагвае с 1887 года и была скорее националистической и социально-консервативной. Стресснер концептуально оформил ее, и она правит в Парагвае до сих пор – был лишь один перерыв на неполный президентский срок Фернандо Луго, не особенно успешного левого президента, которого сняли с поста посредством импичмента.

При нем произошла резкая переориентация страны с Аргентины и Великобритании на Бразилию и США. Придя к власти, он начал интенсивно привлекать инвестиции в страну и аккуратно «загонять» страну в индустриализацию и урбанизацию, а также облегчил ведение бизнеса и создания рабочих мест — например, при нем в Парагвае был отменен подоходный налог.

Среди позитивных моментов в правлении Стресснера можно назвать интенсивное строительство жилья и урбанизацию, поскольку в столицу потянулись граждане в поисках заработков и карьеры. В Парагвае была проведена массовая «асфальтизация» дорог и строительство канализации. Об этом, а также о его программе электрификации страны, которая еще в 1953 продолжала жить без света, говорят даже самые непримиримые критики диктатора. Электрификация носила поистине колоссальный размах — совместно с Бразилией бедный и отсталый Парагвай построил ГЭС Итайпу, которая до недавних пор была крупнейшей в мире. Парагвай превратился в поставщика электроэнергии. Асунсьон стал похож на столицу государства, а не на разросшийся хутор с бараками на окраинах. Резко упал уровень преступности. Интересно, что Стресснер ввел в моду шахматы – он сам любил эту игру, и активно ее пропагандировал.

Негативные моменты традиционны для правой латиноамериканской диктатуры – цензура, резкое падение уровня образования, исчезновение науки (в погоне за экономической эффективностью – та же беда постигла и Чили), подавление гражданских свобод и альтернативных точек зрения – Стресснер, носитель германской крови, был весьма нетерпим и свиреп к инакомыслящим даже в своем окружении, что в итоге и привело к расколу Партии Колорадо, большинство членов которой не хотели видеть Стресснера во главе государства. Нельзя сказать, что лидер Парагвая делал что-то запредельно страшное – народ первые 10 – 15 лет относился к нему очень хорошо, Стресснер ночами гулял по Асунсьону и катался на машине без всякой охраны, никто не пытался ему навредить и в целом он пользовался большой поддержкой. Однако он сильно задержался у власти, а к тому же стал стареть и соответственно терять адекватность.

Что касается внешней политики, то при нем Парагвай вышел из состояния традиционного «дипломатического аутизма» и стал принимать активное участие в политике региона. Были налажены тесные связи не только с США и Бразилией, но и с правыми режимами материка. Тесные отношения сложились с Чили — семьи Стресснера и Пиночета дружили между собой, а чилийский лидер был даже изображен на парагвайской почтовой марке.

Были налажены добрососедские отношения и с Перу, и с Боливией, и с Аргентиной – Стресснер попытался возродить и заново оформить проект «правого антикоммунистического интернационала». Стресснер пошел дальше планов Трухильо или Сомосы с их идеями региональных союзов, и сильно продвинулся к своей цели. Он предлагал создать единый мировой антикоммунистический фронт в составе США, стран Латинской Америки, ряда стран Африки (в первую очередь ЮАР) и Азии (Тайвань, Южная Корея). Помимо политических перспектив такого союза, Стресснер обещал и финансовые выгоды – экономика Парагвая была открыта для США, Бразилии, Аргентины и ЮАР. Асунсьон идеологически стал одним из мировых антикоммунистических центров. Так, в 1974 году Стресснер обсуждал с президентом Бразилии Эрнесто Гейзелом, лидером Чили Аугусто Пиночетом и президентом Боливии Уго Бансером строительство антикоммунистического блока под эгидойВсемирной антикоммунистической лиги.
Стресснер даже сумел заинтересовать в своем проекте чилийских, аргентинских и боливийских коллег, однако дальше дело не пошло — идея подобного «интернационала» не нашла отклика в США.

Лидер Парагвая также выступал за создание в рамках ОАГ военного корпуса для подавления левых восстаний и борьбы с международным коммунизмом; кроме того, он предлагал США отправить парагвайские войска во Вьетнам.

Стресснер, в отличие от Пиночета и Хименеса, пытался преобразовать армию в универсальный управленческий институт – он распределял властные полномочия и право монопольного ведения бизнеса между родами войск, пытаясь таким образом сделать армию фундаментом или хотя бы важной частью политической и экономической системы. К сожалению, это привело к росту коррупции и в итоге Стресснер был вынужден бежать из страны, лишившись политической поддержки.

Подводя итоги второй главы, следует сказать, что правая идея “второго поколения” значительно очистилась от устаревших концепций “третьего пути”, обновилась экономически в либеральную сторону – и… с яростью неофита обрушилась на инакомыслящих, причем это было самой большой их ошибкой – при всех экономических успехах и повышении уровня жизни, большинство правых режимов “второго поколения” были свергнуты недовольными людьми, которых не устраивала унифицированная и единая идеология. Исключением был Пиночет – но, как мы и сказали, чилийская хунта была очень “юридически чистой”, она старалась соблюдать собственные законы, и Пиночет не был исключением – когда народ проголосовал против него, он ушел.
Третье поколение сделало выводы из деятельности “отцов”. Об этом мы поговорим в третьей главе.

Глава 3. Третье поколение

Наиболее впечатляющими лидерами “третьего поколения” мы бы назвали президентов Колумбии, Перу и Гватемалы.

Перуанец Альберто Фухимори стоит в этом списке “одной ногой” – дело в том, что он крайне знаковая фигура, символизирующая переход от “старой” латиноамериканской политики к новому стилю. Вторая его “нога” – в прошлом, во “втором поколении”, от которого он взял все лучшее и попытался отрезать все плохое. В итоге Фухимори стал очень противоречивой фигурой: он вроде как диктатор – и в то же время очень популярный лидер, вполне законно избиравшийся на пост. Он держал что-то вроде “эскадронов смерти” – но от них страдали реальные террористы, а не студенты и городская оппозиция. Фухимори парадоксально похож на российского президента Бориса Ельцина – они получили свои страны в разбитом состоянии, их донимали террористы, они оба совершали “парламентские перевороты” и боролись с оппозиционным коррумпированным консервативным парламентом. Наконец, оба были вполне “народными” лидерами – простыми людьми, способными на диалог с фигурами не только своего масштаба.

Альберто Фухимори в российской прессе обычно характеризуют как неолиберала и сторонника “шоковой терапии”. Это не так; большинство элементов “шоковой терапии” носили вынужденный характер, сам же Фухимори был сторонником комплексного подхода: государство, бизнес, общество, помогающие друг другу и совместно преодолевающие кризисы. Подобные характеристики берутся из левой прессы, которая, к сожалению, необъективна и часто публикует откровенно болезненные тексты, в которых каждому латиноамериканскому некоммунисту приписываются тысячи жертв, симпатии к Гитлеру и прочее. Фухимори действительно действовал очень энергично и временами жестко (не выходя, впрочем, за рамки поведения цивилизованного лидера, оказавшегося в экстремальных условиях) – видимо, из-за этого на него вешают всевозможные ярлыки. Для более полного понимания действий президента нужно понять, в каком положении находилась Перу.

Президентство Алана Переса Гарсия было феноменально неудачным. В результате его бестолковых действий уровень бедности в стране вырос с 41.6% до 55%, членство Перу в МВФ и Всемирном торговом банке было приостановлено, инфляция зашкаливала, а треть территории страны находилась под контролем боевиков из Сендеро Луминосо и Ревдвижения Тупака Амару. Киднэппинг, убийства, грабежи и избиения людей были нормой; в конце 80х ультралевые даже напали на советское посольство с целью “наказать СССР за предательство международного рабочего движения и поставки оружия в Перу”. Отношения между СССР и Перу и правда были очень теплые – в 1975 году Перу вышла на четвертое место в регионе по обороту внешней торговли с СССР. Собственно, история торговых взаимоотношений России и Перу очень давняя. В контексте нашей статьи можно вспомнить, что еще во времена введения Плана Инка и лево-националистического правления Хуана Веласко Альварадо отношения между странами развивались быстрыми темпами, а тот факт, что Перу былакрупнейшим покупателем оружия у СССР вообще широко известен.
Помимо левых террористов в стране действовали и правые, промышлявшие грабежами и избиениями всех несогласных, которых они сходу записывали в “коммунисты” и “враги отечества”.

Гарсиа, впрочем, был не единственным виноватым в сложившейся ситуации – за двадцать лет “до-фухимористских” правительств из Перу выехало в качестве беженцев около миллиона человек и эмигрировали еще семьсот тысяч; исследователи приводят цифру в тридцать тысяч погибших в результате терактов и сумму в 30 млрд. долларов ущерба.
Фухимори наблюдал за всем этим и продумывал концепцию нового политического движения, которое, как он сам говорил, должно было базироваться на принципах “труд, честность, технология”. Разработав за год политическую платформу, он основал движение “Перемена-90”, стоявшее на принципах умеренно правого технократизма, искоренения бедности, поддержки малого и среднего бизнеса, общественной солидарности и взаимопомощи, общенационального объединения. Движение, к слову, поддержали протестантские секты, работавшие среди бедных – это привело к отчуждению между Фухимори и католической церковью; также большую помощь малоизвестному кандидату оказала Ассоциация малых и средних предприятий.

Фухимори, сделавший ставку на личное общение с людьми и ездивший на тракторе, обвешанном лозунгами, в такие регионы страны, куда не всегда совалась и полиция, был охарактеризован прессой как “народный кандидат”. Его основным конкурентом был Марио Варгас Льоса, делавший ставку на традиционные консервативные круги, крупный бизнес и церковь. В его распоряжении было телевидение и СМИ, он был фаворитом “двенадцати апостолов” – так называли двенадцать богатейших олигархов в стране. Его программа заключалась в проведении массовых приватизаций, отказе от социальной помощи и полной ликвидации госсектора. Фухимори с его трактором, “трудом, честностью и технологией” никто не воспринимал всерьез, пока он не вышел во второй тур президентской гонки, спутав все карты Льосе, который “должен был” победить в первом туре. Льоса немедленно сменил риторику – от “шоковой терапии” перешел на “помощь малоимущим”. Его штаб печатал и разбрасывал тысячами листовки, в которых сообщалось, что Фухимори насиловал несовершеннолетних. Он также задействовал расовую карту – его люди рассказывали про то, что у “эль чино” (“китайца”) нет ни капли перуанской крови, что он предаст Перу и т.д. Это не помогло – Фухимори выиграл выборы, переманив на свою сторону не только вменяемых правых, но и умеренных левых. Льоса же после выборов продемонстрировал, чего стоили патриотические речи про “перуанскую кровь”: в гневе он улетел в Париж, откуда постоянно призывал подвергнуть Перу изоляции и не способствовать укреплению режима Фухимори.

В первую очередь новый президент уладил конфликты с МВФ и Межамериканским банком. Также он разыграл “карту крови” – обратился за помощью к Японии, которая довольно благосклонно отнеслась к программе обновления Перу. Однако на восстановление доверия к стране требовалось время – а перуанский парламент под давлением сильной правой оппозиции постоянно противодействовал президенту; лидеры ультралевых террористов в свою очередь отвергли возможность переговоров и заявили, что “война продолжается”. 19 июня в стране было совершено пятнадцать политических убийств, а через месяц из тюрьмы сбежали пятьдесят боевиков Ревдвижения Тупака Амару, в т.ч. Виктор Полай Кампос – лидер организации. Оппозиция начала обвинять Фухимори в “политической импотенции” и неспособности выполнить обещания. И президент ответил…
Он провел массовые чистки в армии, правительстве и дипкорпусе. Экономические реформы носили смешанный характер – в них сочеталась и “социальная помощь” (фермерам, малому бизнесу), и приватизации, причем частично даже в “стратегическом” и традиционно закрытом для частников госсекторе – телефонии, продовольственной сфере, водоснабжении. Были отпущены цены и пересмотрена система государственных дотаций для убыточных отраслей. Судебная система и внешняя политика были преобразованы. Были разработаны очень жесткие антитеррористические, антикоррупционные и антимонопольные законы. Оппозиция, однако, пыталась блокировать вообще все начинания “эль чино”, и в итоге в 1992 году Фухимори провел autogolpe – “самопереворот”, распустив Конгресс, Верховный суд и приостановив действие Конституции. В стране ввели прямое президентское правление. Была проведена реформа Конституции. В условиях “чистого” президентского правления Перу начала выбираться из ямы. Первый срок правления Фухимори наилучшим образом был охарактеризован в журнале Newsweek за апрель 1994 года: “Фухимори за пять лет сделал больше, чем десять его предшественников за пятьдесят лет”. Сильно урезанное, подотчетное, напуганное крайними мерами и четко работающее правительство + “обновленный” бизнес сделали свое дело – страна устояла.

На протяжении всего своего президентства Фухимори боролся с ультралевыми террористами. Ужесточение законодательства, улучшение жизни людей, раздача оружия крестьянам приносили результат, но не такой быстрый, как хотелось бы руководству страны. Террористы в свою очередь, постоянно теряя территории и финансирование, предприняли экстремальный шаг – в декабре 1996 года они захватили резиденцию посла Японии в Перу и взяли в заложники восемьсот человек, в том числе японскую делегацию и множество представителей других иностранных дипмиссий. Фухимори не пошел на поводу у боевиков, и 22 апреля в результате хорошо спланированной операции все боевики были уничтожены, даже не успев взяться за оружие.

Подобным образом лидер Перу всегда старался действовать против террористов. Он, впрочем, столкнулся с той же проблемой, что и президент Ельцин во время войны с Ичкерией – СМИ рассуждали о нарушениях прав боевиков, недостаточной доказательной базе для столь жестких мер (пожизненное заключение за терроризм) и приписывали лично Фухимори создание парамилитарес и правых террористов, наподобие группы Колина. Боевики-маоисты преподносились как борцы за демократию. Фухимори, однако, никогда не вводил цензуру или ограничение свободы слова в стране – это характерная черта последнего “поколения” латиноамериканских правых.
Итогом действий Фухимори стало полное уничтожение Сендеро Луминосо и практически полная ликвидация Ревдвижения Тупака Амару. Он добился этого не только жесткими антитеррористическими мерами, но и чрезвычайно быстрым улучшением качества жизни в стране.

Конец “эры Фухимори”, его хаотические метания по миру, возвращение в Перу через Чили и заключение в тюрьму выглядел очень странно – строить предположения по этому поводу мы не будем; отметим, однако, что его правление в Перу называют “золотым веком”, а на последних выборах его дочь Кейко, которая заявляет, что будет добиваться отмены приговора отцу и продолжать его политику – едва не победила. Разница составила 0.2% голосов.

—————–

Гватемальский президент Отто Перес Молина пришел к власти после Альваро Колома, известного своей бездарностью и склонностью к мошенничеству. Он запомнился жителям страны главным образом назначением самому себе самой высокой президентской зарплаты в регионе, сдачей целых районов криминалу, отказами восстановить и попытками отменить смертную казнь, которая, согласно гватемальскому законодательству, назначается за убийство и похищение человека в том случае, если он умер, находясь в плену. Также Колом прославился потрясающе циничным предвыборным скандалом, не менее громким скандалом с убийством адвоката Родриго Розенберга. Кроме того, в 2011 году он зачем-то принес извинения семье свергнутого президента Хакобо Арбенса, хотя в перевороте участвовать никак не мог в силу малого возраста (три года).

Молина шел на выборы с умеренно правой программой и концепцией национальной безопасности и нулевой терпимости по отношению к криминалу. Гватемала – одно из самых криминальных государств региона, поэтому на бывшего военного возлагают большие надежды. Молина сумел удивить всех крайне взвешенной ситуацией в вопросах “борьбы с наркотиками” – он предлагает странам Карибского бассейна объединиться на почве легализации марихуаны, чтобы трафик стал банально невыгодным. Большая часть картелей действует именно здесь – в Гондурасе, Гватемале, Сальвадоре, Никарагуа, Колумбии. При введении легалайза, утверждают аналитики, картели потеряют местный рынок сбыта, а также значительную часть своей инфраструктуры, которая частично заточена на потребителей в этих странах. К этому необходимо добавить борьбу с коррупцией, которую взяли на вооружение центральноамериканские “новые правые”, и которая дает некоторые результаты – в итоге удар по картелям, ультралевым, а также тем, кто наживается на “войне с наркотиками” получается довольно внушительный. Отто Перес Молина постоянно поднимает вопросы легалайза на международном уровне, действует очень настойчиво – и даже агрессивно критикует США за попытки сорвать новый тренд на легалайз в Латине. Сам Молина считает декриминализацию и легалайз частью политики “нулевой терпимости” (в Латине это называют politica de mano dura – “политика твердой руки”, но смысл вкладывают иной, нежели в России; “нулевая терпимость” будет более корректным по смыслу переводом). В своих интервью гватемальский лидер многократно цитировал исследования, согласно которым марихуана является менее опасной, чем алкоголь и табак, а следовательно, говорит он, нет никаких оснований для препятствования развития легального рынка марихуаны – основанного, впрочем, на научных и социологических исследований по этому вопросу.

Во внешней политике Молина настроен на интеграцию и поддерживает некоторые правые страны региона – в частности, во время дипломатической изоляции Парагвая, связанной с импичментом Фернандо Луго, Гватемала поддержала смещение президента и признала новоназначенного и.о. президента Федерико Франко.

Гватемальский лидер – убежденный сторонник смертной казни за терроризм и похищения людей со смертельным исходом. На этих позициях он стоит уже много лет, и успел пострадать за убеждения: картели периодически убивают функционеров Патриотической партии и устраивают покушения на экс-генерала и его семью: его дочь была ранена в ходе одного из них.

Говорить о его экономической программе пока рано, но в целом принципиальность и адекватность в вопросах легалайза внушают надежду.

—————————-

Если “жесткий” Фухимори представлял собой переходную ступень от радикалов “второй волны” к либералам третьей, а Перес Молина – новое поколение лидеров-военных, старающихся думать в сторону свободы и гибкости, то колумбийский “дуэт” президентов – Альваро Урибе и Мануэль Сантос представляют собой химически чистую “третью волну” – людей, выступающих за максимальную общественную свободу, национальное примирение и ограниченное государство – отчасти в сфере экономики, отчасти в сфере культуры и общественной жизни.

Колумбия – страна с непростой историей. После серии восстаний, бунтов и массовых беспорядков, в т.ч. чрезвычайно кровопролитной “ла виоленсии” к власти здесь пришел диктатор Рохас Пинилья. По методам он был более или менее похож на бразильца Жетулиу Варгаса, аргентинца Хуана Перона и чилийца Габриэля Гонсалеса Видела: сильный государственник, давший право голоса женщинам, умеренный сторонник корпоративизма. После свержения Пинильи у власти были самые разные президенты, которые пытались “бороться с наркомафией” и резко улучшать уровень жизни граждан, но их начинания не давали особых результатов. При потрясающем ресурсном богатстве Колумбии страна оставалась неразвитой, коррумпированной и очень криминальной. Деньги разворовывались, некоторые регионы держали под собой ультралевые боевики.

В 2002 году к власти в стране пришел Альваро Урибе. До президентского поста он работал мэром города Медейин, где построил метро и довольно успешно провел программу “Медейин без трущоб” – как понятно из названия, она заключалась в постройке блоков соцжилья. Также он запустил в городе гражданскую экологическую программу по озеленению – экология в Медейине была и правда не ахти.
Перед президентскими выборами он организовал надпартийное движение “Primero Colombia” (“Прежде всего Колумбия”) и разбил традиционную колумбийскую двухпартийную систему. Политические принципы Урибе базируются на сочетании либеральной модели, социальной ориентированности экономики, важности демократии и гражданских свобод, развитии технологий – и жесткой войне с терроризмом и картелями.
Урибе последовательно давил террористов, лишая их социальной базы – улучшая уровень жизни населения, особенно в провинции, он выбивал землю у FARC и ELN из-под ног. В итоге уже в 2004 году исследователи стали отмечать, что левые террористические группировки утратили идеологическую платформу, потеряли общее направление – и стали практиковать обычный криминальный терроризм с целью обогащения и тупого запугивания. Крестьяне, раньше оказывавшие им поддержку и не доверявшие президентам, сегодня сдают их полиции; кроме того, колумбийские спецслужбы значительно повысили свою квалификацию по части борьбы с терроризмом. В этом стране сильно помогли израильские спецслужбы. Сам Урибе занимал крайне жесткую позицию по террористам, делая ставку на мощное силовое подавление любой их деятельности. Такое давление со стороны силовиков привело к сдаче нескольких крупных лидеров герильерос – например, сдалась “Карина” – одна из крупных полевых командиров FARC.
Интересно, что руководство FARC при “позднем” Урибе часто отсиживалось в соседней Венесуэле. Чавес вообще прилагал большие усилия для активизации террористической деятельности на материке: в Перу, например, он пытался возродить Сендеро Луминосо, уничтоженный во время правления Альберто Фухимори.

Но окончательно ультралевых в стране, кажется, добьет новый президент страны. После того, как Урибе отработал два срока, он по Конституции потерял возможность баллотироваться в президенты и, несмотря на требования людей изменить эту статью (в стране есть даже движение “урибистов”), ушел с поста. Выборы выиграл Мануэль Сантос, работавший при Урибе министром обороны.

Он действует в духе неосолидаризма – развивает гражданские свободы, а также предлагает ультралевым, потерявшим опору, сдаваться и становиться частью политической карты Колумбии и совместно работать на процветание страны. Пару раз Урибе даже подвергал Сантоса критике за излишнюю миролюбивость и открытость к боевикам, однако такими действиями лидер страны выбил из рук левых еще одну карту – теперь они не могут ссылаться на “насилие и пытки”; фактически, им обещают мирную жизнь и возможность стать самостоятельной партией. При этом жесткая силовая политика, направленная против действующих боевиков, продолжается – при Сантосе были уничтожены ряд лидеров боевиков, в т.ч. Моно Хохой и Альфонсо Кано, лидеры FARC.

Ультралевые в Колумбии тесно связаны с наркокартелями. Сантос придерживается “прогрессивных” взглядов на проблему – он считает, что война с наркотиками это черная дыра, в которую уходят деньги, жизни людей и ресурсы, поэтому президент выступает за весьма радикальную легалайз-программу. Он заявил о том, что поддерживает не только легализацию марихуаны, но хотел бы поднять вопрос о декриминализации кокаина и либерализации рынка лекарств. Однако колумбийский президент призывает провести легализацию в нескольких странах одновременно, поскольку в Колумбии наркотики относятся к теме национальной безопасности, тогда как в большинстве стран это всего лишь вопрос медицины и этики. Если колумбийские власти сделают настолько радикальный первый шаг, то их “распнут”, говорит он; если же на легализацию пойдут страны-партнеры в Латине и Европе, то Колумбия с радостью поддержит максимально широкую легализацию. Сантос также является сторонником концепции, которую можно охарактеризовать как “борьба с наркомафией, а не с наркотиками”. Он уверен, что широкий фронт стран-легалайзеров быстро и бескровно победит картели, выбив у них из-под ног экономическую почву. В самой Колумбии марихуана в малых дозах декриминализирована – при себе можно иметь кисет на 22 грамма, но нельзя выращивать и торговать. Судя по публикациям в гроверской прессе, “чистый” легалайз вот-вот произойдет.

Продолжая социальные программы Урибе, Сантос повысил расходы на образование и хочет усовершенствовать условия ведения бизнеса (особенное внимание уделяется малому и среднему бизнесу); также он уделяет много внимания экологическим программам, медицине, развитию инфраструктуры и общественного транспорта. В связи с “экологической” темой важно упомянуть колумбийскую программу по производству биотоплива – эта отрасль очень быстро развивается.
Вообще если почерк Урибе больше напоминал обновленный демократический “каудильизм” – он общался с народом, много выступал и т.д., то манера поведения Сантоса и его политические взгляды очень похожи на неосолидаризм: он выступает за полное замирение и совместный поиск консенсуса со всеми политическими силами в стране, социально ответственный бизнес и прекращение невыполнимых требований слева. Также он более геополитически открыт: выступает за усиленную интеграцию Колумбии в региональные сообщества и пытается наладить отношения с вменяемыми политическими силами Венесуэлы, с которой Урибе был на ножах.
На наш взгляд, колумбийские президенты представляют собой наиболее перспективный тип правых лидеров XXI века – они гибко мыслящие, не догматичные и демократичные. К сожалению, в Латине такие люди в меньшинстве: чилийские, парагвайские, уругвайские и аргентинские правые пока могут рассуждать только о вреде абортов и презервативов, борьбе с наркотиками, усилении роли духовных скреп и религии, отмене всеобщего образования и “чтоб все было частное, платное и подороже”.

——————————-

Подводя итоги статьи, мы бы хотели отметить, что латиноамериканская правая политика довольно органично развивалась, и даже в “третьем поколении” можно увидеть отголоски дискурсов “первой волны”. Разумеется, в процессе развития доктрины переосмыслялись, от расизма, колониализма и патернализма образца Трухильо и фамилии Сомоса они перешли к передаче людям экономических прав, в духе Пиночета и Стресснера, а когда люди и политики осознали, что одних экономических прав мало, и разнообразие, свободы, наука и образование нужны не меньше, то концепции опять поменялись в более социально-ориентированную сторону. К сожалению, на осознание всего этого потребовалось несколько десятков лет – но через похожие кризисы в XX веке проходила и Европа, и Америка, и Россия, причем неоднократно.

Нужно признать, что очень многие латиноамериканские правые были несостоятельны – чего стоит повышение уровня жизни, если в стране действует цензура и масса запретов? Но своей целью мы ставили не “восхваление” всех подряд правых лидеров, а демонстрацию некоторой “преемственности”, прогресс идеи, ее развитие на материке. Прежде всего мы хотели показать, что правая идея и демократические концепции в Латине – вполне самостоятельны и разнообразны. Кроме того, в большинстве своем они прогрессировали от “запретов и предрассудков” к свободе и открытости, как и левые концепции, о которых, возможно, мы поговорим в другой раз.

Три поколения современной латиноамериканской правой. Часть 1

Латиноамериканский правый политический спектр принято относить к второстепенным являниям, “созданным в лабораториях ЦРУ” и придавать ему чисто “охранительную” и пассивную функцию – продолжать удерживать материк под властью корпораций и алчных империалистов. Это так же глупо, как сводить латиноамериканскую левую политику исключительно к понятиям типа “креатура КГБ” или “советские выкормыши”. Звучат такие точки зрения довольно глупо, поскольку политика на материке интенсивно развивалась и была весьма самобытной еще задолго до создания КГБ и ЦРУ; современные же политические идеологии Латины – скорее результат развития старых движений, на которые повлияли американские, советские и европейские концепции.

Отчасти “презрительному” и поверхностному взгляду на Латину способствует имидж материка – многие люди представляют себе Южную Америку как единое пространство, заросшее джунглями, по которым катаются то Че Гевары, то ультраправые патрули, а народ живет бедно и не может поднять головы. Это не так. Приведем несколько примеров. Еще недавно Аргентина входила в пятерку самых развитых стран в мире, она одна из первых обзавелась собственной авиацией, и уровень гражданских свобод в первой половине XX века в стране превосходил и европейский, и американский. На сегодняшний день Чили и Аргентина являются странами с европейским уровнем жизни и безопасности. Уровень демократических свобод в той же Аргентине и Бразилии едва ли не выше, чем в Европе, не говоря уже об СНГ – никто не запрещает никаких книг, никого не сажают за пиратство, никто не разгоняет студенческие и народные демонстрации, президенты лично общаются с людьми и работают над выполнением требований.

Политика на материке тоже развивалась своеобразно и самобытно. Разумеется, нельзя отрицать влияния Европы или США на латиноамериканскую “большую политику”, но в целом материк скорее перерабатывал под себя европейские и американские схемы. Мы выделили три “поколения” латиноамериканских политиков, задававших и формировавших правый и антикоммунистический дискурс на материке. Хронологическая картина здесь весьма условна, поскольку под “поколениями” мы понимаем не только чисто временные рамки правления, но и политические концепции, которыми пользовались лидеры и идеологи. Первое поколение, правившее в 1930-1950 годах, придерживалось во многом расистских, колониалистских взглядов и формировалось под сильным влиянием Франко. Оно не было правым в чистом виде, но воплощало собой латиноамериканский вариант “третьего пути” с переходом на правую платформу. Второе поколение, бывшее у руля примерно с шестидесятых по девяностые, больше ориентировалось на США, но при этом разработало несколько разных подходов к экономическому и политическому ведению дел. Наконец, третье поколение – это наши современники.

Мы не претендуем на полное раскрытие темы; также наша классификация “трех поколений” не является профессиональным и скорее введено для удобства читателей, интересующихся историей и политологией Иберо-Америки. Необходимо сказать, что в статье мы не будем затрагивать Бразилию – страну португалоговорящую, сильно отличающуюся от других государств Южной Америки и крайне федеративную. Обсуждение ее политических докрин заняло бы много страниц и сделало бы статью совсем уж громоздкой. Поэтому мы скажем, что Бразилия – тема для отдельной статьи, которая непременно будет написана. Также считаем нужным повторить: наша цель – отметить фундаментальных, политологически значимых политиков, а не просто “описать всех правых лидеров на материке”. Т.е. речь будет идти о тех людях, которые формировали правый дискурс и выводили новые политические системы.
Не следует приписывать авторам какие-либо симпатии или антипатии – наша цель заключается в донесении информации, не более.

Глава 1. Первое поколение

Большое влияние на правый политический спектр Латины оказал режим Франко, фалангизм, национал-синдикализм и концепции классовой солидарности, основанные на католической солидарности и доктрине hispanidad. Формировал эти концепции в более или менее современном виде даже не Франко, а еще Примо де Ривера-старший, испанский диктатор, пытавшийся подобными методами уберечь страну от революции; в дальнейшем идеи отца разрабатывал его сын Хосе Антонио, соратник Франко и собственно основной идеолог фалангизма.
После поражения нацизма и фашизма в Европе Испания и Португалия оказались отчужденными от “большой политики”; экономически на них тоже были наложены санкции. Последовательным сторонником демаргинализации франкистской Испании был лидер Доминиканской республики Рафаэль Трухильо – друг и поклонник Франко, сторонник колониальной системы, “белого превосходства” и каудильизма. Трухильо был антикоммунистический фанатик, который довольно ловко маневрировал между Испанией и США, создал в Доминикане довольно устойчивую экономическую систему, а фалангизм пересмотрел в духе однопартийности: создал Partido Dominicano, вне которой было сложно сделать хорошую карьеру. Партия была рыхлой и строила свою идеологию в основном на антикоммунизме и личности Трухильо.

Трухильо сложно назвать классическим правым – он не был сторонником свободного рынка и не отличался либерализмом. Тем не менее, развитие бизнеса было приоритетным для республики направлением, и лидер страны старался по мере сил его развивать. В частности, Р.Крассвеллер в книге “Жизнь и времена карибского диктатора” приводит данные о лоббировании Трухильо национальных интересов на американском рынке, результатом чего были повышения доминиканской квоты на сахар. Диктатор также “заносил” крупные суммы американским новостным агентствам для улучшения имиджа страны за рубежом. Трухильо также занимался традиционным для большинства южноамериканских правых диктаторов делом – решал проблемы логистики: улучшал и расширял систему трасс, аэропортов и портовых сооружений. В числе внутриполитических достижений режима называют также расширение среднего класса, улучшение образования и снижение неграмотности.

Во внешней политике Трухильо придерживался жестких антикоммунистических принципов, причем именно он формировал антикоммунистическую “повестку дня” и выстраивал идеологию. Дуайт Эйзенхауэр в 1955 году заявил: “Доминиканская республика традиционно занимала не просто твердую позицию, а позицию лидера в борьбе против международного коммунизма”. Доминиканский лидер создал хорошую разведсеть, с помощью которой постоянно дестабилизировал соседнюю Гаити во избежание коммунистического переворота по образцу Кубы, способствовал свержению в Гватемале левого президента Хакобо Арбенса и активно вмешивался во внутренние дела Никарагуа и Венесуэлы – например, доминиканские спецслужбы оказались замешанными в подготовке покушения на венесуэльского президента Р.Бетанкура. За столь активные действия карибские коммунисты возненавидели Трухильо и постоянно поминали его плохими словами – в частности, Гильермо Ториэльо Гарридо в книге “Гватемала: революция и контрреволюция” довольно зло отзывался о доминиканском лидере:“…возмущение вызвали выступления делегатов наиболее кровавых режимов – Трухильо, Батисты и Сомосы, – которые стремились представить тиранов в качестве знаменосцев свободы, справедливости и права”.

Трухильо был одним из первых, кто заговорил об “антикоммунистическом интернационале” и приложил к его созданию множество усилий. Он отстаивал принятие Испании (которую видел как часть этого интернационала) в ООН и снятие с нее экономической блокады, а также укреплял и развивал сотрудничество с ней. Он поддерживал режим Сомосы в Никарагуа и помогал ему финансово и политически. Кроме того, Трухильо, используя Кубу и международный коммунизм в качестве основного аргумента, всячески пытался навязать свою позицию США, причем действовал крайне агрессивно – например, развернул мощную кампанию против американского политика и дипломата С.Брейдена, который добивался сокращения сотрудничества с Доминиканой, и в итоге добился прекращения поставок оружия для режима Трухильо. Рынок оружия доминиканский лидер тоже рассматривал как некий геополитический фактор – страна активно закупала вооружение у разных стран, которые Трухильо таким образом планировал увязать в единый “правый международный рынок”, оружие из которого можно было бы перебрасывать в различные страны по налаженным торговым путям. В доминиканский рынок оружия были включены Бразилия, Аргентина, США, Великобритания, Канада – страны, на которые диктатор так или иначе делал ставку в построении “антикоммунистического интернационала”.
Важными геополитическими точками Трухильо считал Гаити и Кубу, причем Гаити в его глазах имела ценность только под контролем и управлением Доминиканы – в 1937м году Трухильо вообще провел настоящий геноцид гаитян, отдав приказ об убийстве двадцати тысяч гаитян, приживавших на границе двух стран. Позже он выплатил довольно издевательскую компенсацию по 25 долларов за убитого. Гаити требовала по 35 долларов, впрочем. Кубу же доминиканский лидер очень любил, принимал у себя Фульхенсио Батисту и после прихода к власти Кастро мечтал вернуть страну на “правый путь”.

Рафаэль Трухильо оказал очень сильное влияние на антикоммунистическую политику региона и материка. Черты трухильистской политики можно обнаружить даже в более поздних и идеологически развитых режимах, таких как аргентинский перонизм и парагвайский стронизм.

Говоря об условно-правых деятелях Латины, нельзя не упомянуть семейство Сомоса. Его нельзя назвать идейно состоятельным или правым в собственном смысле слова – однако же оно определенно участвовало в создании “антикоммунистического интернационала” в регионе. Основной проблемой правления Сомосы была коррупция. Причем если “основатель династии” – Анастасио Сомоса Гарсиа – был человеком довольно деловым и воспитанным на американских ценностях, то следующие за ним члены фамилии были скорее избалованными барчуками, выращенными на всем готовом, а потому мало пригодными для управления страной. Однако же, несмотря на чрезвычайно сильную демонизацию этого семейства, следует сказать, что никакими экстраординарными вещами оно не прославилось; зоопарки, в которых животных кормили живыми людьми, запреты танго и прочее – это болезненные выдумки. Правление династии Сомоса шло по следующей схеме: сначала сильное подавление прав и свобод, затем постепенное “раскручивание гаек”; поздние годы правления фамилии вообще были аутичными – семейство замыкалось в своем кругу и пускало все на самотек до очередного массового народного выступления, после которого лидеры делали вид, что чем-то занимаются.

Так, в 1945 году был принят Кодекс о труде, в котором была прописана минимальная заработная плата, гарантировался четырехнедельный отпуск и рабочим передавалось право создавать собственные организации. Кодекс работал, но с большими перебоями – проблема отчасти заключалась в том, что фамилия Сомоса воспринимала страну как свою собственность, которую нужно уберечь от коммунистов, в результате чего едва не половина всей территории Никарагуа перекочевала к семье и ее близким в частное владение, а отчасти – в слабой урбанизации. Сложилась ситуация, в которой из деревень в города постоянно шел приток демпингующих чернорабочих, а владельцы страны это одобряли к своей выгоде. В провинции же законы вроде “минимальной зарплаты” вообще слабо выполнялись. В результате действия властей по либерализации общественной жизни и улучшению жизни граждан теряли силу из-за мощной коррупции, кумовства и общей раздробленности и разбитости в стране. О невероятной аутичности позднего режима и нежелании фамилии Сомоса вмешиваться в что-либо кроме внешней торговли и наведения порядка в столице свидетельствует тот факт, что в стране активно действовали различные левые группировки – от Соцпартии Никарагуа, послушно кивавшей на каждый окрик из Москвы, и Социалистической рабочей партии до прокитайского и проалбанского Frente Obrero. Семейство Сомоса реагировало на них крайне вяло, отвечая всплесками насилия только на массовые выступления в столице.

Интересно, что Сомоса-старший, будучи убежденным антикоммунистом, кажется, не понимал, почему люди выступают против него, и искренне хотел убедить народ в том, что левый путь губителен для Никарагуа – он, в частности, написал книгу, посвященную Сандино. В ней он доказывал, что Сандино был психопат и садист, мучитель крестьян и мегаломан.

Также он прилагал усилия по ликвидации беспорядка в стране – при нем были созданы Департамент шоссейных дорог, Национальное управление по энергетике, Институт национального развития. Экономически Сомоса-старший делал ставку на иностранные корпорации и открытый ресурсный рынок. Во внешней политике ориентировался на антикоммунистические страны региона и США. Поддерживал идею “антикоммунистического интернационала”, на девятой Межамериканской конференции в Боготе (1948 год) активно одобрил идею коллективной защиты демократии и безопасности американских государств. Участвовал в свержении гватемальского президента-социалиста Хакобо Арбенса, а также вторгался в Коста-Рику. Впрочем, оттуда быстро ушел, потому что был осужден большинством стран континента. Предлагал США послать никарагуанских военных в Корею (позже отказался от этой идеи). Совместно с Трухильо занимался подготовкой кубинских боевиков для свержения режима Кастро. Принимал, кстати, кубинских беженцев. В целом Сомоса-старший был похож на Трухильо, но без систематического и вдумчивого подхода, которым отличался последний. Нужно отметить, что, как и большинство лидеров “третьего пути”, Сомоса не отличался уважением к женщинам и был умеренным расистом – индейцам и чернокожим в стране жилось сложнее, чем белым из-за экономической дискриминации. На этом позже сыграли социалисты, выступавшие с идеями равноправия и переманившие к себе множество женщин и нативов.

Последующие поколения династии продолжали линию отца лишь частично – так, Анастасио Сомоса-младший предлагал создать единую центральноамериканскую армию. По его мнению, такая инициатива способствовала укреплению партнерских отношений между странами региона, а также позволяла бы бороться с коммунизмом путем военного вторжения в любую страну, где возникнет “красная угроза”. Сомоса-младший был сторонником единого антикоммунистического геополитического карибского пространства – он пытался “подтянуть” к союзу даже Гаити, страну-изгоя с чрезвычайно плохой репутацией. Например, в 1972 году никарагуанский лидер заключил с президентом Гаити Дювалье соглашение о военно-технической помощи и военном сотрудничестве, и заверил его, что Никарагуа всегда готова оказать военную помощь любой стране региона для защиты демократии. Также “позднесомосовская” Никарагуа начала искать пути сближения с Мексикой – в 1971 году впервые за историю мексикано-никарагуанских отношений в страну с официальным визитом прибыл Анастасио Сомоса-младший. Укрепление отношений между странами привело к расширению никарагуанского рынка . В конце 60-х и начале 70-х страна даже пыталась осторожно наладить сбыт своей продукции в страны социалистического блока: в 1969 ЧССР купила пять тысяч кип хлопка, в Никарагуа наведывались также румынская и югославская торговые делегации в 1970 и 1972 годах соответственно. Т.е. говорить о “фашистской династии” каннибалов и зверей Сомоса ни в коем случае нельзя – это была довольно типичная для тогдашней Центральной Америки группа лидеров, проамерикански и антикубински настроенных, придерживающихся в некоторых вопросах традиций “третьего пути”, а в некоторых – вообще аполитичных. Основной проблемой режима фамилии Сомоса была коррупция, катастрофы (землетрясение 1979 года, сравнявшее половину Манагуа с землей, например) и дискриминация огромных масс населения – нативов и женщин. Впрочем, вопрос о дискриминации женщин остается спорным – при Сомосах, например, женщины имели право на аборт, в то время как “демократические” консерваторы и сандинисты это право у них отобрали. Разумеется, режим практиковал неприемлемые вещи, вроде цензуры и силового подавления массовых выступлений, но… откровенно говоря, в те годы практически все этим занимались. Мы это говорим не для оправдания династии, а для того, чтобы читатель понял – критики никарагуанского режима чаще всего лицемерят, охая по поводу сомосовской цензуры и забывая о том, что цензура действовала в половине стран мира. В любом случае, правление этой династии никогда особо не выходило “за рамки” и отличалось если не либерализмом, то сильным “пофигизмом” по отношению к общественной жизни.

Глава 2. Второе поколение

К правым идеологам и творцам дискурса второго поколения несомненно следует отнести Переса Хименеса, Альфредо Стресснера и Аугусто Пиночета. Эти люди буквально воплощают собой три разных пути поиска латиноамериканской правой концепции.
Первый воплощал собой этатистский правый подход, второй был по большому счету “переходным звеном” между первой и второй “волнами” латиноамериканской правой политики; третий же был самым большим “чистюлей” и “законником”.

Перес Хименес пришел к власти через путч в 1948 году, после того как президент Р. Бетанкур – умеренно левый политик, который основал партию «Демократическое действие», провел ряд левых мер в экономике и внешней политике. Вообще Бетанкур был сторонником умеренного левого «третьего пути» и занимал резко враждебную позицию по отношению к условно-правым режимам — в частности, Венесуэла разорвала дипломатические отношения с франкистской Испанией и Доминиканской республикой, где правил Рафаэль Трухильо. Латинскую Америку Бетанкур видел как единое пространство, объединенное «розовой» идеей, противостоящее США посредством осторожного сближения с Европой и СССР. «Демократическое действие» повышало налоги (например, был введен налог на сверхприбыль, колебавшийся от 6 до 20 процентов, а затем отдельным декретом — 26% налог на прибыль свыше 28 млн. боливаров), а в 1948 году вообще заявило, что приняло решение не предоставлять новых концессий иностранным компаниям. Разумеется, эти меры привели к падению доходов и росту нищеты, и в том же 1948-м Гальегос решил покончить с проблемами одним ударом и объявил о введении отдельного нефтяного налога в 50%, который нужно было выплачивать после уплаты уже существовавших налогов. После этого военные устали ждать просветления в головах правительства и совершили переворот.

Прежде всего Хименес отменил налоги, в сумме оставлявшие компании в убытке, отменил закон о непредоставлении концессий и облегчил доступ на венесуэльский рынок иностранным компаниям. Американские инвестиции возросли c 993 млн. долларов до 2,570 млн. Особенностью военной хунты было редкое для тех времен невмешательство в личную жизнь граждан и поощрение потребления — на венесуэльском рынке были представлены в огромных количествах американские и европейские товары. Страна наладила отношения с правыми государствами региона, разорвала дипломатические отношения с СССР и Чехословакией, а также умеренно поддерживала антикоммунистические инициативы на материке — не впадая в фанатизм. Умеренность и неторопливость в сочетании с бульдожей хваткой – так можно описать стиль Хименеса. Никуда особенно не торопясь и считая отдых не менее важным, чем труд, лидер государства добился невероятных успехов: была исправлена кадровая проблема (специалистов отправляли учиться в Европу и США), проведена электрификация страны, построены огромные районы нового жилья, в том числе целые блоки социальных домов, куда массово переехали семьи, жившие в фанерных “коробках” на окраинах. Правительство менее чем за 10 лет решило проблему логистики, построив сеть дорог, в частности трассу Каракас-Лагуайра. В это никто не верил, инициативу Хименеса называли дорогостоящей авантюрой, в американской и европейской прессе посмеивались над «латиносами», замахнувшимися на проект, который под силу только США и наиболее развитым странам Европы. Когда трасса была построена, это вызвало настоящий шок. Ее часто называют наиболее значительным сооружением в Латинской Америке после Панамского канала.

Кроме того, лидер страны занимался довольно необычным для лидера хунты делом – активно и даже агрессивно развивал индустрию развлечений. По этому показателю его можно сравнить, пожалуй, только с индонезийским военным лидером Сухарто, который после прихода к власти создал с нуля замечательный индонезийский кинематограф, конкурирующий с Болливудом и даже гонконгской киношколой. В рамках улучшения жизни венесуэльцев открывались парки и скверы, а главное – был построен большой центр отдыха «Лос Каракас», еще один «цезаристский» проект, включавший в себя «жемчужину Каракаса» — большой красивый аквапарк. Он исправно работал до начала «нулевых». В 2004м, когда посещаемость упала уже совсем низко, а бассейны частично перестали работать, Уго Чавес и его люди направили 30 млрд. боливаров на ремонт и реконструкцию объекта. Было проведено пафосное переоткрытие парка, который… остался в прежнем состоянии. «Инженеры» Чавеса, которых отбирали по признаку лояльности, не смогли разобраться в технологиях 50-х годов, а революционные подрядчики разворовали все, что можно было украсть.

Перес Хименес выдвинул концепцию развития общества под названием Nuevo Ideal Nacional. Суть его заключалась в том, чтобы максимально безболезненно, но твердо и быстро “загнать” Венесуэлу в Первый мир, а Каракас – преобразовать в “американский Париж”. Амбициозные проекты хунты включали в себя развитие инфраструктуры, урбанизацию, качественное образование, в том числе путем отправки граждан на учебу за рубеж и приглашения специалистов из Европы, развитие науки и промышленности, радикальное улучшение экологической обстановки в городах, развитие индустрии развлечений и отдыха и постройку метро. Для метро был подготовлен макет, но строительство не началось из-за свержения хунты. Строительство метро началось только в конце семидесятых.

Любопытно, что Компартия Венесуэлы во время правления хунты легально издавала газету «Noticias de Venezuela» и в дополнение — нелегальную террористическую «Tribuna popula», в которой призывала убивать полицейских, взрывать инфраструктуру, действовать по принципу “чем хуже — тем лучше”. Еще более любопытен тот факт, что против него выступала церковь, которая обычно старалась дружить с правыми лидерами. Официально она объявила, что правительство тратит неоправданно большие суммы на ненужные проекты, тогда как люди голодают. Каких именно людей церковь имела в виду – непонятно: уровень жизни в стране очень сильно вырос; вполне возможно, церковь таким образом хотела сказать, что ей не нравится, когда такие большие деньги уходят мимо нее – тогда все становится более понятно.

Свержение Переса Хименеса выглядело довольно странно. Он, несомненно, был диктатором, и временами действовал очень жестко – например, урбанизация шла быстро и агрессивно, и провинциальные жители были этим недовольны. Одной из обиженных политикой хунты категорий населения были ранчеры и землевладельцы – Хименес считал их одной из бед страны, которые в силу своего почвенничества и консерватизма тянут ее в прошлое. Но он меньше чем за десять лет добился очень многого, и определенно сильно поднял уровень жизни и образования в стране. Т.е. эмоциональные причины для его свержения, конечно, были, но одних эмоций мало, чтобы объединить просоветских подпольщиков, студентов, армию и церковь.
Вполне возможно, его одновременно решили “слить” землевладельцы, иностранные партнеры (поскольку он был довольно независимым лидером и играл свою игру) и коммунисты. А может, люди просто устали от излишней “моральности” и спокойствия – сейчас это трудно установить. В любом случае, Перес Хименес с семьей сбежал в Доминиканскую республику, где ему предоставил убежище Трухильо, а после – в Мадрид.

После падения режима в Венесуэле предпринимались попытки возродить “пересхименизм”. В 1970 на политическом поле появился Frente Unido Nacionalista, а в 1971 году был основан Frente Nacional Integracionista. Кроме того, в Венесуэле действуют музыкальные андерграундные правые проекты, посвященные Пересу Хименесу, такие как Nuevo Ideal Nacional.

Если Перес Хименес воплощал собой технократический национал-этатистский подход, то чилийская хунта во главе с Аугусто Пиночетом делала ставку на другую модель общества.

С 1973 по 1983 годы политические симпатии хунты и правительства Чили (что не одно и то же, кстати) были на сторонегремиалистов — группы деятелей, преимущественно из Католического университета Чили, которые разрабатывали концепцию национального развития Чили.

Согласно гремиалистам, власть должна в децентрализоваться и перейти к цеховым структурам-гильдиям – трудовым, предпринимательским и студенческим. Государство не может вмешиваться в эти структуры и их взаимоотношения – оно лишь защищает граждан от криминала и внешних врагов, а также поддерживает эту “цеховую” перестройку, оберегая людей от политической партийности, которую А.Пиночет называл politiqueria – “политиканство”. Х.Гусман считал, что организации, подобные профсоюзам, должны выполнять роль интерфейса, промежуточной структуры между государством и гражданами, однако, будучи зараженными “политиканством”, они перестали справляться с этой ролью, превратившись частично в паразитические структуры, частично – и вовсе в криминал. Своей задачей Гусман и гремиалисты, будучи технократами и объективистами, видели возвращение всех организаций, промежуточных между гражданами и государством, к выполнению их прямых обязанностей, ради которых они создавались, а также органическое, идущее “снизу” объединение этих организаций в гражданские союзы, не позволяющие государству распускать руки. Политические партии же как таковые не нужны. Не то, чтобы их надо запретить – скорее они должны стать чем-то вроде закрытых интеллектуальных клубов при правительстве, формирующих концепции для государства, но не влияющих непосредственно на людей и не втягивающих их в партийные войны. В этой концепции несложно увидеть отголоски фалангистской модели и солидаризма – но уже полностью переосмысленных в радикальном правоэкономическом ключе.

До 83-го гремиалисты были на коне, в то время Пиночет писал книгу «Politica, politiqueria y demagogia», близкую по ряду тезисам к гремиалистам, политические партии были запрещены, зато были созданы комфортные условия для ведения бизнеса.

В основу политической системы, созданной чилийцами, были поставлены не военные и землевладельцы, а юристы и экономисты, выпускники Католического университета. Чилийская хунта в результате этого стала одной из самых “законнических”. В качестве примера можно вспомнить следующий случай. В 83-м году симпатии правительства перешли от гремиалистов к группе технократов и прагматиков во главе с Серхио Харпой – старым опытным политиком и дипломатом, который провел сильную либерализацию общественной жизни, вынудил хунту отозвать запрет на партийное строительство и в значительной мере отменить цензуру. Это явление получило название «весна Харпы».
С самого начала “весны” в стране началось массовое партийное коалиционное строительство. Так, например, самой широкой оппозиционной группировкой была Alianza Democrática, в которую входила масса людей из старых чилийских партий, от социалистических до правоцентристских.
Радикальные левые в свою очередь создали в свою очередь несколько коалиций, таких как Bloque Socialista и Movimiento Democrático Popular. Первый просуществовал пару лет, с 1983 по 1985, а MDP оказалось более активным и «кусачим». Несмотря на то, что в состав MDP входили коммунисты и члены MIR, хунта пыталась соблюдать свои же законы — не стала запрещать деятельность альянса и терпела его деятельность – при том, что марксизм и коммунизм в стране были объявлены врагом №1, и большинство членов правительства к носителям этой идеи относились с сильной нелюбовью. MDP пытались закрыть, следуя букве закона – группа юристов, в том числе фактический основатель «пиночетовского гремиализма» и вообще правый интеллектуал Хайме Гусман, и Пабло Лонгейра — влиятельный чилийский политик, выдвигавшийся кандидатом в президенты страны в 2013 году — забрасывали Конституционный суд жалобами на MDP, после чего существование коалиции было признано неконституционным. MDP, впрочем, продолжало полуподпольно существовать — Харпа и гражданские политики сильно разрушили цензурные механизмы, да и сама хунта к 83-му году уже устала удерживать военное положение и разыгрывать карту “all under control”.

Чилийская хунта, к слову, решала в стране те же проблемы, что и ее коллеги – логистика, урбанизация, строительство. В частности, была построена Carretera Austral, также известная как Carretera Austral general Augusto Pinochet – один из крупнейших транспортных проектов в Латинской Америке, “самая красивая дорога мира”, хайвей идущий от Пуэрто-Монтта до Вийи О’Хиггинс через Патагонию. До Пиночета не раз предпринимались попытки построить трассу, но все они закончились ничем.

В связи со стоительством трасс и городов любопытно вспомнить, что сам генерал был знатоком географии (и даже писал учебники по ней) и фанатиком геополитики. Он очень уважал Габриэля Гонсалеса Видела – чилийского президента середины XX века, который оформил национальную геополитическую доктрину, сильно укрепил правовое общество в стране и законодательно дал женщинам право голоса. Видела был сторонником “морского расширения” Чили и не раз говорил о важности чилийской Антарктики. Пиночет развивал эти пункты в двух своих книгах, посвященных геополитике, причем освоение Антарктики и усиление там чилийского присутствия для него было делом чрезвычайной важности. Чилийская геополитическая доктрина, по крайней мере в исполнении правых партий – UDI и Renovacion Nacional – до сих пор чисто пиночетовская.

Геополитическая активность чилийской хунты, однако, касалась больше национального развития. Чили поддерживала отношения с правыми режимами Латины и принимала участие в террористической операции “Кондор” но все же оставалась “себе на уме” и вела довольно прохладную внешнюю политику, предпочитая подчинять соседей экономически, нежели сотрудничать и помогать. Так произошло с Перу, значительную часть экономики которой “съела” Чили. В общем, страна эта традиционно была довольно закрытой и изоляционистской. Еще более закрытую, иногда до аутизма, политику вел Парагвай. Еще во времена построения на его территории “иезуитской утопии” “одиночество” страны рассматривалась как несомненное благо. Несколько раз за свою историю эта страна, не имеющая выходов к океанам и пережившая геноцид, уходила в состояние полной изоляции и подолгу находилась в нем.

Перес Хименес против Чавеса: причины “успехов боливарианской революции”

Венесуэла  сегодня, несомненно, является одним из узловых центров левой “сети”, а ее лидер Уго Чавес – одним из наиболее ярких левых лидеров, который примечателен тем, что публично проговаривает то, что его более “цивилизованные” коллеги, наподобие Кристины Кирчнер, Франсуа Олланда или Барака Обамы, предпочитают озвучивать кулуарно, в “узком семейном кругу”. Латиноамериканская пресса, стоящая на левых позициях, превозносит до небес “достижения” Чавеса, а российская пропаганда, кажется, вознамерилась сделать из него нового Фиделя Кастро.
Я не буду подвергать сомнению личные качества “команданте” – он целеустремленный человек и действительно неплохой для своего региона оратор. Но вот что касается “успехов”… Чтобы увидеть их причину, надо вернуться приблизительно на 50 лет назад, во времена правления Р.Бетанкура-Р.Гальегоса и “диктатуры” Переса Хименеса.

Р.Бетанкур был разочаровавшийся в ортодоксальном марксизме умеренно левый политик, который основал партию “Демократическое действие”, пришедшую к власти в 1945 году после свержения Исаяса Медины Ангариты. Бетанкур был сторонником умеренного левого “третьего пути”, занимал резко враждебную позицию по отношению к правым режимам – в частности, Венесуэла разорвала дипломатические отношения с франкистской Испанией и Доминиканской республикой, где правил Рафаэль Трухильо. Латинскую Америку Бетанкур видел как единое пространство, объединенное “розовой” идеей, противостоящее США посредством осторожного сближения с Европой и СССР. “Демократическое действие” повышало налоги (например, был введен налог на сверхприбыль, колебавшийся от 6 до 20 процентов, а затем отдельным декретом – 26% налог на прибыль свыше 28 млн. боливаров), а в 1948 году вообще заявило, что приняло решение не предоставлять новых концессий иностранным компаниям. Разумеется, эти меры привели к падению доходов и росту нищеты, и в том же 1948-м Гальегос решил покончить с проблемами одним ударом и объявил о введении отдельного нефтяного налога в 50%, который нужно было выплачивать после уплаты уже существовавших налогов. Этому предшествовала мощная пропагандистская кампания, мифологизировавшая нефть. Представитель “Демократического действия” по вопросам нефти описывал это так: “Всеобщее очищение венесуэльской нефтяной отрасли, ее ритуальное очищение останется невозможным, пока компании не выплатят адекватной компенсации нашей стране”.
Убедившись в невменяемости камлающего правительства, консерваторы, военные и корпорации нанесли ответный удар.

24 ноября 1948 года власть в Венесуэле взяла военная хунта, которую возглавил полковник Перес Хименес. Его правление получило неофициальное название “цезаризм”, и до сих пор многими оно вспоминается как золотой век – существуют дажемузыкальные проекты, воспевающие этого лидера. Это неудивительно – правившие после Переса Хименеса занимались в основном эксплуатацией его проектов и проеданием накопленных и созданных им богатств.

Прежде всего Хименес отменил налоги, в сумме оставлявшие компании в убытке, отменил закон о непредоставлении концессий и облегчил доступ на венесуэльский рынок иностранным компаниям. Американские инвестиции возросли 993 млн. долларов до 2570 млн. Особенностью военной хунты было редкое для тех времен невмешательство в личную жизнь граждан и поощрение потребления – на венесуэльском рынке были представлены в огромных количествах американские и европейские товары. Страна наладила отношения с правыми государствами региона, разорвала дип. отношения с СССР и Чехословакией, а также умеренно поддерживала антикоммунистические инициативы на материке – не впадая в фанатизм. При Пересе Хименесе Компартия Венесуэлы совершенно легально издавала газету “Noticias de Venezuela” и в дополнение – нелегальную террористическую “Tribuna popula”, в которой призывала убивать полицейских, взрывать инфраструктуру, действовать по принципу “чем хуже – тем лучше”, а ее авторы рассказывали, что Ротшильды, Рокфеллеры и прочие сионские мудрецы скупили на корню Отечество и пьют кровь рабочих. Возможно, именно такое спокойное отношение хунты к коммунистическим организациям обусловило ее свержение в 1958 году усилиями красных террористов, профсоюзной мафии и “революционных студентов”.

Распитие рабочей крови выразилось в экстренной постройке цезаристским правительством целых блоков социального жилья для малообеспеченных семей и разнорабочих. В условиях полного развала экономики, вызванной активностью “Демократического действия”, и неразвитой инфраструктуры ни о какой “рыночной саморегуляции” речи идти не могло, поэтому хунта сочла нужным использовать часть средств для постройки фундамента будущей правой Венесуэлы.

Вообще, несмотря на длительное правление различных лидеров, выступавших за построение “развитого государства всеобщего благоденствия”, в Венесуэле была масса довольно позорных проблем. Например, некоторые регионы и населенные пункты не была электрифицированы, а горнодобывающая и металлургическая промышленность работала с использованием устаревших технологий, вдобавок не справляясь с возросшими требованиями. Правительство Переса Хименеса исправило ситуацию, электрифицировав Рио Карони и начав строительство новых предприятий, отправляя венесуэльцев на обучение и повышение квалификации в Европу и привлекая американских и европейских специалистов к работе – эти действия решили проблему нехватки кадров и традиционной венесуэльской нерасторопности.
Кроме того, хунта менее чем за 10 лет решила проблему логистики, построив сеть дорог, в частности важнейшую Каракас-Лагуайра. В это никто не верил, проект Хименеса называли дорогостоящей авантюрой, в американской и европейской прессе посмеивались над “латиносами”, замахнувшимися на проект, который под силу только США и наиболее развитым странам Европы. Когда трасса была построена, это вызвало настоящий шок. Ее часто называют наиболее значительным сооружением в Латинской Америке после Панамского канала. Именно после постройки трассы Каракас-Лагуайра режим Переса Хименеса стали называть цезаристским – за размах и реализацию уникальных по масштабности проектов в очень сжатые сроки.

К слову, решением логистических проблем занимались все без исключения правые “диктатуры” на материке, от Трухильо до Пиночета – по какой-то причине левые правительства, правившие до них много лет и собиравшие высокие налоги на все подряд, не могли уладить этот вопрос.

Проблема коррупции была решена отправкой в тюрьмы взяточников и “свояков”. Этот ход позднее и более методично был внедрен в Сингапуре.
Частная собственность была неприкосновенна.

Хунта, помимо поощрения чисто “товарного” потребления, развивала культурно-развлекательную сферу. Был построен большой центр отдыха “Лос Каракас”, еще один “цезаристский” проект, включавший в себя “жемчужину Каракаса” – большой красивый аквапарк. Он исправно работал до начала “нулевых”. В 2004-м, когда посещаемость упала уже совсем низко, а бассейны частично перестали работать, чависты направили 30 млрд. боливаров на ремонт и реконструкцию парка. Итог – было проведено пафосное переоткрытие парка, который… остался в прежнем состоянии. “Инженеры” Чавеса, которых отбирали по признаку лояльности, не смогли разобраться в технологиях 50-х годов, а революционные подрядчики разворовали все, что можно было украсть.

Падение профессионального уровня предприятий в современной Венесуэле заметно не только в области инженерии. Книги с речами и статьями Чавеса печатаются… в Аргентине! В самой Венесуэле типографское дело сильно деградировало.

Итак, в “позитив” хунте Переса Хименеса можно занести всестороннее развитие рынка, улучшение имиджа Венесуэлы в регионе и мире, колоссальный технологический скачок, электрификацию и решение очень сложной логистической проблемы – и это все в условиях одного из самых мягких и либеральных режимов, который сквозь пальцы смотрел даже на откровенно террористическую прессу, не закрывал типографии и не строил тюрем для оппонентов. Именно это наследие методично “проедалось” до нынешнего времени.

Стоит взглянуть повнимательнее на достижения Уго Чавеса. Итак, он поссорился с огромным количеством стран и несколько раз едва не ввязался в войны (с Колумбией и Гондурасом). Добился выхода Венесуэлы на первое место по убийствам в Латинской Америке, обойдя Мексику, Гватемалу и Эль Сальвадор. Запретил гражданское оружие. С учетом предыдущего пункта это ярко демонстрирует способность “команданте” к аналитическому мышлению. Дело в том, что убийства совершаются не из “чистого”, легального оружия. После акта венесуэльско-российской дружбы, в ходе которого в Латинскую Америку поступила масса новых “калашниковых”, они стали всплывать по всему региону – от Мексики до Аргентины. Концентрация нелегального оружия в руках у криминала и ультралевых малолетних боевиков, которых вскармливает Чавес, зашкаливает. Именно эти люди именно из этого оружия и занимаются убийствами. А президент отобрал у граждан последнюю возможность защитить себя. Примерно так все работает в чавистской Венесуэле.
Кроме того, он запретил Хэллоуин и компьютерные игры и ограничил хождение валюты, введя в стране систему квот – теперь, даже для того, чтобы сделать покупку через Интернет, нужно действовать осторожно.
Цены в стране растут очень быстро – такова расплата за фетиш “дешевого бензина” и искусственный “подогрев” боливара.
Нефтяная, металлургическая и добывающая промышленность работают на старых ресурсах, созданных Пересом Хименесом и зарубежными инвесторами и специалистами. Все остальное сделал “нефтяной бум”.

Здесь стоит сказать – если правительственной хунте задолго до подорожания нефти удалось осуществить такие масштабные экономические и социальные реформы менее чем за десять лет, то о каких успехах чавистов, правящих уже четырнадцать лет, вообще можно говорить? “Достижения” Чавеса – это пустой пиар, раскручиваемый подконтрольными ему СМИ и дружественными режимами “латиноамериканского интернационала” – ALBA. Т.Русакова в статье “Особенности популистского дискурса У.Чавеса” совершенно справедливо отмечает, что “…с семантической точки зрения, главная цель его дискурса – это, в первую очередь, дискредитировать и лишить легитимности предыдущие политические режимы”. Иными словами, “успехи команданте” – это непрекращающиеся крики: “А представьте, что было бы, если бы не Чавес”, переписывание учебников истории и бесконечная упорная пропаганда.
Если вы ищете “современное венесуэльское чудо”, то это оно и есть. Больше в сегодняшней Венесуэле вы ничего не найдете. Чудеса кончились в 1958-м году, вместе с уходом “цезаря”.